Нерон
Шрифт:
Когда они достигли стены, сагунтец нашел ощупью конец толстого каната, прикрепленного к амбразуре, и кинул его в пространство.
Грек медленно спустился по канату. Вскоре его ноги коснулись одной из скал, на которых покоилась стена. Он выпустил канат и, чуть ли не скатываясь, стал ощупью спускаться, почти падая, хватаясь за тощие оливковые деревья, которые росли на этих высотах.
У ног в черном безмолвии равнины сверкало несколько костров. Быть может, это были караульные лагеря, которые сторожили эту часть горы, или же мародеры, сопровождающие армию и расположившиеся здесь вдали от глаз Ганнибала.
Актеон достиг равнины и стал украдкой пробираться вдоль
Когда он приостановился, исследуя темные поля, чтобы найти путь, по которому мог бы уйти в сторону от костра, он почувствовал, что его хватают за плечи и осипший голос пробормотал ему на ухо, среди безумных взрывов смеха.
— Попался-таки!.. Напрасно прячешься!..
Актеон вырвался из этих рук и, вытащив широкий нож, который был у него за поясом, сделал прыжок, повернувшись лицом к неизвестному, чтобы защищаться. Это была женщина. Грек видел при мерцающем блеске звезд ее нерешительность и удивление.
— Ты не Херион, пращник? — проговорила она, протягивая свои руки к афинянину.
Они глядели друг на друга, почти касаясь в темноте один другого, и грек узнал в этой женщине несчастную волчицу, которая накормила его в первую ночь его прибытия в Сагунт. Она, казалось, была еще более удивлена этой встречей, чем афинянин.
— Это ты, Актеон?.. Кажется сами боги ставят меня на твоем пути, не взирая на то, что ты меня презираешь… Ты бежишь из города, не так ли? Тебе надоела богачка Сонника: ты не хочешь погибнуть, как все эти купцы, с которыми непобедимый Ганнибал покончит ножом. Ты поступаешь хорошо. Беги, ступай.
И она посмотрела с тревогой на соседний костер, как бы боясь приближения солдат, которые грелись вокруг огня, смеясь и выпивая вместе с группой волчиц порта.
Куртизанка, понизив голос рассказала греку, почему она очутилась здесь. Она была любовницей Хериона, балеарского пращника, который за минуту до того оставил своих приятелей, убежав от нее, чтобы не заплатить ей; ища его, она столкнулась с Актеоном. Но пращник может вернуться; могут приблизиться его приятели, привлеченные голосами, тогда будет плохо… Что он думает делать?
— Я хочу добраться до побережья — и вдоль его буду идти до тех пор, пока не встречу какой-либо лодки, которая возьмется доставить меня в Эмпорион или же Дению. У меня есть деньги, чтобы заплатить. Затем я поищу корабль, который сможет отвезти меня далеко, очень далеко отсюда.
Куртизанка, дав руку греку, повела его полями.
— Идем, — проговорила она. — Я провожу тебя до морского берега. Со мной подумают, что ты кельтиберский солдат, который ищет места, где бы провести ночь. Я накормила тебя в первую ночь твоего прибытия и спасу тебя в последнюю.
Они приближались к морю. Прошли вблизи нескольких костров, приветствуемые шутками солдат и женщин. Несколько кордонов стражи пропустили их без сомнения.
Все ближе слышался шум волн на песке морского берега. Они шли среди камыша, погружая ноги в тепловатую и липкую грязь солончаков.
Бедная волчица остановилась.
— Актеон, если желаешь, я последую за тобой, как раба. Но ты не хочешь… я знаю… Я ничем не могу быть для тебя. Ты уходишь навсегда, но я рада этому, так как ты бежишь от Сонники. Прежде чем уйти… поцелуй меня, мой бог… Нет, не в глаза… В губы… так…
И
VIII. Рим
Жизнь Рима началась более чем за час до того, как первые лучи солнца обагрили стены Капитолия.
Римляне вставали при свете звезд. Катились в темноте по извилистым улицам деревенские тележки, проходили разбуженные пением петухов рабы со своими корзинами и продуктами хлебопашества; когда же начинало рассветать, все раскрывали свои двери, и горожане, не занятые в полях, отправлялись на форум, центр торговли и сделок, который начинал украшаться первыми храмами, сохраняя еще большие пустые пространства, на которых несколькими веками позднее воздвигались великолепные здания Рима, господина мира.
Актеон уже два дня находился в большом городе, поселившись вне городских стен, в трактире, содержимом греком. Он еще не мог отделаться от удивления, которое породила в нем эта суровая Республика, живущая почти в бедности, этот строгий народ земледельцев и солдат, который своей известностью заполнял мир и жил, более нуждаясь, чем любой поселянин окрестностей Афин.
Актеон надеялся предстать перед Сенатом в этот день. Большая часть Отцов Республики жила в деревне в сельских виллах, с простыми стенами и крышей из древесных ветвей, присматривая за работой своих рабов и, как Цинцинат и Камино, держа в руке плуг; когда же нужды страны призывали их в Сенат, они приезжали в Рим в своей тележке, запряженной быками, среди корзин с овощами и мешками с зерном, и с руками, намозоленными работой; перед въездом на форум они одевали тогу, проникаясь величием, которое им придавало это одеяние.
Грек пришел на форум на рассвете, застав там ту же многочисленную толпу всех дней. Здесь были почтенные римляне, облаченные в свою тогу и внушающие молодежи и своим клиентам, что умение выгодно поместить свой капитал, под хороший залог, это главная премудрость каждого гражданина; греческие педагоги, голодающие и пронырливые, всегда ищущие пристроиться у этого темного народа, более способного к борьбе, чем к знаниям; старые воины в сером платье, покрытом заплатами, думающие с тоской о минувших войнах с Пирром и Карфагеном и, несмотря на свои шрамы, которые покрывали их тела, преследуемые своими кредиторами оскорблениями и угрозами быть обращенными в рабство; тут была и чернь, без всякой одежды, кроме короткого плаща из грубого сукна, заканчивающегося остроконечным капюшоном, многочисленные римские плебеи, эксплуатируемые и угнетаемые патрициями, постоянно мечтающие, как об исцелении своих бедствий, о новых разделах общественных земель, более половины которых постепенно переходило в руки богачей.
На ступенях Комиций собирались, чтобы столковаться о завещании какого-либо родственника, который скончался. Подле трибуны для речей несколько заслуженных центурионов в бронзовых котурнах и шлемах, опираясь о палки из переплетенных виноградных лоз, служащих эмблемой их военного сословия, толковали об осаде Сагунта и о дерзости Ганнибала, выражая желание немедленно двинуться против карфагенян.
На больших глыбах лазуревого камня, которым мостили форум, продавцы горячих напитков уставляли свои большие чаши, ударяя по ним кастрюлями, чтобы привлекать народ; у подножья же ступеней храма Согласия несколько этрурских гаеров, в ужасных картонных масках, начинали представление своей смешной пантомимы, заставляя сбегаться со всех сторон детей и праздношатающихся.