Нерон
Шрифт:
Алорко кончил говорить, но, несмотря на это, на Форо продолжало царить безмолвие, глубокое, зловещее безмолвие, похожее на свинцовое затишье, предшествуемое грозе.
— Нет! Сагунтцы, нет! — крикнул женский голос.
Актеон узнал в нем голос Сонники.
— Нет! Нет! — подхватила толпа, точно шумное эхо.
Все заволновались, перебегали из стороны в сторону, толкались охваченные бешенством.
Сонника исчезла, но вскоре Актеон увидел, что она вернулась на Форо в сопровождении группы людей: рабов, женщин и солдат, которые несли на своих плечах дорогую обстановку виллы, сложенную в амбарах; ларцы с драгоценностями, роскошные ковры,
— Нет! Нет! — повторяла гречанка, как бы говоря сама с собой.
Она была возмущена. Она видела себя покидающей город, лишенной всего имущества, кроме двух туник, обреченной нищенствовать по дорогам или, как рабыня, работать на полях, преследуемая дикими солдатами.
— Нет, нет, — энергично повторила она, прокладывая себе дорогу среди толпы, чтобы пробраться к костру, горящему в центре Форо.
Она была великолепна со своими рыжими распустившимися волосами, в тунике, изорванной в давке, с горящими глазами и с лицом Фурии. К чему богатства? К чему жить?..
Она подала сигнал, кинув в костер изображение Венеры из яшмы и серебра, которое принесла в собственных руках и которое скрылось в пламени, точно бревно. Те, которые пришли за нею, все несчастные и голодающие люди, с дикой радостью последовали ее примеру. В огонь кидались ларцы из слоновой кости, кедрового и черного дерева, причем, когда они ударялись о поленья, крышки отскакивали и рассыпались хранящиеся драгоценности: жемчужные ожерелья, нитки топазов и изумрудов, алмазные серьги, вся гамма драгоценных камней, которые сверкали некоторое время среди горящих головней, как великолепные саламандры. Затем в костер были брошены ковры, расшитые серебром покрывала, туники с золочеными цветами, золотые сандалии, кресла с ручками, изображающими львиные лапы, постели с металлическими украшениями, гребни из слоновой кости, зеркала, светильники, лиры, флаконы с благовониями, дорогие мраморные столики с инкрустациями; все великолепие Сонники. Костер увеличивался, и пламя его поднялось так высоко, что разбрасывало искры и пепел на крыши домов.
— Ганнибал хочет богатств! — кричала Сонника охрипшим голосом, казавшимся воплем. — Идите сюда, кидайте в костер все, что у вас есть! Пусть африканец отвоевывает эти богатства у огня.
Но ей незачем было призывать. Многие из сенаторов, которые скрылись в первую же минуту смятения, возвращались на Форо, неся под своими белыми мантиями ларцы и бросали их в костер. Это было то, что принесли они из домов.
Над головами толпы переходили из рук в руки мебель и ткани, которые кидались в громадную жаровню, с каждым разом все выше вздымавшую свое пламя, увенчанное белым святящимся дымом.
Это было всесожжение в честь безмолвных и глухих богов, которые находились в Акрополе. Дома опустошались и все их украшения и богатства предавались огню. Мужчины молча, с мрачным видом отдавались жгучему инстинкту разрушения; женщины же, казалось, обезумели и с растрепанными волосами, с глазами, выходящими из орбит, плясали вокруг громадного костра, задевая его платьем, привлекаемые пламенем, опьяненные огнем, царапая себе ногтями лица, не отдавая отчета в том, что делали, и испуская проклятие. Наконец одна из них, как бы обезумев от этого адского хоровода, не будучи в силах противиться притяжению огня, прыгнула, упав в пламя. Мгновенно вспыхнуло на ней платье и волосы, и несколько секунд она горела, точно факел среди головней. Другая женщина кинула,
Огонь перешел на деревянные крыши домов Форо. Огненное кольцо охватывало площадь. Толпа задыхалась от дыма и жары.
На ступенях храма старцы поражали себя в сердце кинжалом. Умирающие передавали свое оружие ближайшему и, испуская дух, делали усилие, чтобы оставаться сидеть в своих креслах. Женщины хватали из костра горящие головни и, как вакханки, носились по Сагунту, поджигая двери, кидая головни на дощатые крыши домов.
Внезапно в высокой части города, там, где была сосредоточена атака осаждающих, раздался ужасающий шум, точно половина горы спустилась вниз. Стены были оставлены защитниками, собравшимися на Форо, и одна из башен, под которую карфагеняне в течение нескольких дней подводили подкопы, в конце концов рухнула. Одна из когорт Ганнибала, увидя свободным вход в город, бросилась в пролом. Он спешил со всеми своими силами.
— Ко мне! Ко мне! — кричала Сонника хриплым голосом. — Это наша последняя ночь. Я не умру в огне. Хочу умереть, сражаясь…
Она, как фурия, помчалась в Форо, сопровождаемая Актеоном, который бежал рядом с ней, окликая ее, стараясь, чтобы она взглянула на него. Но красавица гречанка в своей ярости оставалась бесчувственной, точно подле нее находился незнакомый ей человек.
За ними в беспорядке следовала толпа всех тех, которые находились на Форо: вооруженные граждане, женщины, захватившие ножи и дротики, нагие подростки с копьями. При свете пожара они проносились, точно обезумевшее стадо, сверкая бронзовыми нагрудниками, шлемами и вооружением, обагренным кровью.
Они выступили из Сагунта через нижнюю его часть, направляясь при блеске пылавшего города против неприятельского лагеря.
Когорта кельтиберов, которая мчалась в Сагунт, была смята, разбита, истоптана ураганом отчаявшихся людей, которые неслись с опущенными головами. Но тут же они были остановлены новыми отрядами, разбились о ряды щитов.
Изнуренные долгой осадой, истощенные болезнями и голодом, сагунтцы не могли выдержать сражения. Кельтиберы же со своими мечами о двух остриях ранили немилосердно и под их ударами быстро погибала эта толпа обессилевших мужей, женщин и детей.
Актеон, сражаясь против солдат с лицом, защищенным щитом и высоко поднятым мечом, увидел как Сонника была поражена ударом ножа в череп и выронила свое оружие, судорожно вздрогнув прежде чем упасть.
— Актеон! Актеон! — крикнула она.
Она упала лицом на землю. Грек хотел бежать к ней, но в то же мгновение в ушах у него зашумело, точно на его череп обрушилась тяжелая масса, он почувствовал между ребрами холод железа, прорезывающего его тело, в глазах потемнело и он упал, точно низвергнутый в темную и бездонную пропасть…
Грек очнулся. На его груди лежала тяжесть, которая давила, как гора. Его тело не повиновалось ему. Он только смог с усилием открыть глаза, и смутно припомнил, почему он здесь.
Постепенно он начал различать то, что давило ему грудь. Это был труп огромного солдата. Актеон вспомнил, что он, кажется, вонзил свой меч в тело этого воина в то самое мгновение, когда почувствовал, что погружается в темную и таинственную ночь.
Он посмотрел вокруг. Красноватый отблеск, точно свет бесконечной утренней зари, озарял на земле кинутые оружия и силуэты трупов.