Нерозначники
Шрифт:
Только услышала Лема новостишку, тотчас же незаметно вышла из гостиного зала и что есть духу в Канилицы припустилась. Очень ей, знаешь, захотелось Талю смотреть. Правду ли говорят, что красивая она, ну и так, зазнакомиться тайно... Скоренько прилетела и возле дома Ленки-плясуньи приземлилась. Окна тёмные, самая ночь. По всему видно, спят в доме. Ну а Леме это и надобно. Через стены тишком прошла -- сторожится, как может: Таля-то, конечно, не увидит, а Лека Шилка может и не в скудельном теле быть... Ни к чему к ней
В одной из комнаток и нашла Талю. Спит она себе тихонько. Хоть и видно, что тревожится во сне, а всё равно лицо не хмурое и точно свет от него.
Долгонько, слышь-ка, Лема на Талю смотрела так-то. Сама обмерла будто и пошевелиться не может. Потом судорожно вздохнула и знобко сказала всего лишь одно слово:
– - Красивая...
– - голову понурила, повернулась в растерянности и пошла, пошатываясь. Хвост за ней поволочился, потянулся безвольно, вовсе обмяклый стал и опять всю пышность потерял.
Не в себе и вернулась в дом Мираша. В гостиную вошла, а никто и не приметил, что она куда-то отлучалась. Сразу она отозвала Юльку в сторонку и взмолилась слёзно: научи, дескать, лицо человеческое ладить, и чтоб хвоста не было, и всё как у людей чтобы, а тело самое красивое, звонкое, как у тебя...
Юля помялась, конечно, спрашивать стала, отчего у верховных такую способность не переняла. Там, дескать, учителя дошлые, всякую тонкость знают.
Ну, Лема и призналась:
– - Запретили они мне почему-то в человечье тело оборачиваться. Мне раньше и не надо было, а вот теперь приспичило...
Юлька враз руками замахала.
– - И думать, -- кричит, -- не смей! Раз верховные так решили, значит, в том и мудрость великая.
Лема всё же не отстаёт и уж вовсе со слезами к Юльке подступилась. Та посмякла немного, слабо отмахивается: мол, боюсь я, прознают ещё и во всяком разе накажут.
Уговорила Лема всё-таки.
– - Я про тебя никому не пробулькнусь, -- заверила она.
– - А еслив чео, скажу, что тайком узнала, подглядела случайно да слова заветные ненароком услышала.
Ну и стала Юлька Лему премудрости всякой учить. Не всякую подробность, конечно, передала, побоялась, вишь, что Лемка краше её получится...
Красивей не красивей, тут на всякий глаз не угадаешь, однако другая вовсе девка случилась.
До этого Лема себе тело ладила -- вовсе без понятия. Плотного, стало быть, сложения, и ноги уж больно крепкие, с запасом. "Широкие лапы устали не знают", -- говаривала она. А тут Юлька сказала, что "это вовсе никуда не годится..."
– - Мы тебе такие тормашки сладим, -- заверила она, -- все от зависти лопнут!
Ну и тончавые ножки получились, и долгие так-то. И фигурка вовсе стройная стала, как тростиночка всё одно. На заду Лема ощупала -- и хвоста нет. Взгрустнула, конечно, маленько, однако ненадолго: всё-таки
Так-то с телом разобрались и лицо подбирать стали.
– - Тебе глазки голубенькие подойдут, -- решила Юля.
– - Вот и ладненько, из синенького дождь не льется -- счастливая будешь, вот.
Лема и не перечит, во всём Юльке доверилась.
– - Вот люди тоже, -- говорила косулька, -- их жалко до слёз. С одним лицом рождаются и так всюю жисть и ходют. Весь век, прикинь? Ну-ка, мотни головой.
Тряхнула Лемка головой и уронила на грудь длинную русую косу, ажно до пояса.
– - Не-а, не пойдёт, -- отчего-то не понравилось Юльке.
– - Сейчас такие не носят, вот, -- ну и укоротила волосы, расплела косу, и до плеч прямёхонькие рассыпала.
Так всякую детальность и сладили. Ну, ничего... Красивая девка получилась. Ушки, правда, чуть островерхие, подбородушек узенький, нос уточкой кверху слегка вздёрнут.
Лемка в зеркало-то глянула да так и ахнула:
– - Неужто я такая?!..
А Юлька смеётся:
– - Сгубила ты серость свою. Туда ей и дорога! Я кода тебя впервые прошлую увидела, мне вопче неудобно стало... Думаю, разве так можно!.. Сама тебе хотела помочь...
Лемке-то несвышно себя такую-то видеть, но так бы и любовалась днями-ночами. Всё же заспешила куда-то...
В гостиную вышли -- все кругом и сахнули. Кит напужался, кричит: куда, мол, Лемку опять дели. Истерика с ним случилась. Растолковали ему, конечно, что к чему. А Лема покрутилась ещё немного, всякий глаз красотой порадовала, потом... кушанья разные незаметно со стола в сумку собрала и юркнула опять из залы.
Решила Лема, слышь-ка, за Илью бороться, ну и куда ей на гулянство время тратить? Известно, недосуг, тут каждая минута дорога. А надумала она у бывшего верши Никанора Самосвета помощи просить. Как водится, и условилась с ним по мыслительной связи о встрече. Правда, Никанор не очень-то обрадовался, потому как спал уже на ту пору. Поначалу-то отказался от встречи и ни в какую не хотел идти, но Лема всё же его слёзно упросила. Неотложное, сказывала, дело, всякое промедление к беде неминучей ведёт.
Надобно сказать, Никанор этот в бегах уже давненько скитается. Рокошник известный. Сейчас уже хворый совсем, с лёгкими у него неполадки серьёзные. Кашляет всё время; когда и с кровью случается. На дави в груди жалуется невыносимые, да и то сказать, грудиной еле-еле пышкает, шея -- так той вовсе ворочать не может, всё в ней клокочет, стреляет, болит нестерпимо, будто горячий комок в горле застрял. От недуга от этого совсем и с лица спал, осунулся весь. Ходит скрюченный так-то, одной рукой за грудь держится, а в другой -- платок всегда, грязный, кровью измазанный. Словом, старик стариком.