Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

Гришин-Алмазов Андрей Николаевич

Игумен Чудского монастыря отпел вновь усопшую, и царица с братьями и дюжиной вельмож, оставшимися верными, вернулась в свои покои к поминальному столу.

За стол сели в основном те, кто впоследствии составит ядро приверженцев малолетнего царя Петра. Кроме Нарышкиных здесь сидели думный дворянин Тихон Никитич Стрешнев, князья Иван и Борис Голицыны, Фёдор Юрьевич Ромодановский и его дядя Михаил Григорьевич Ромодановский, Яков и Григорий Долгоруковы, окольничий Борис Шереметев.

Они все были представителями знатных и многочисленных родов и, придя на похороны, в какой-то степени пошли против своих семей. Кто в тот день мог предположить, что все присутствующие впоследствии обретут

боярство. Пока, облачённые в чёрный бархат, они только приглядывались друг к другу. Разговор за этим столом остался тайной за семью печатями.

Снег всё валил и валил, наметая огромные сугробы и заваливая дороги. Он так облепил ели, что ветвей почти не было видно. Все ждали Рождества. Ждали его и в поместье князей Воротынских. Старый боярин Иван Алексеевич был в хорошем настроении, что передалось его сыну Ивану, столь же доброму, как и его отец.

К вечеру начали готовиться к крестному ходу, тут Дуняша и закричала, сразу вспомнив родимую матушку. Бабки-повитухи под руки отвели её в баню, в открытую говоря одно и перешёптываясь меж собой:

— Где грешила, тама и разродитси.

Повитухи помогли Дуняше разоблачиться и уложили её на полок, в каком-то своём ритуале поглаживая живот. Причитания становились громче. Старый князь то забегал в баню, то вылетал вон. Сын Иван переживал вместе с отцом.

Роженица уже кричала во всю мощь своих лёгких. Ребёнок был огромен и, казалось, не спешил выходить. И наконец она разродилась и тут же в беспамятстве заснула, прям так, как была.

Князь Воротынский тем временем, радостный, смотрел на новорождённого сына, в уме уже назвав его Иваном. Их теперь было трое Иванов. Он, боярин князь Иван Алексеевич Воротынский, его старший сын, князь Иван Иванович Воротынский Больший и незаконно рождённый сын Иван Меньшой. Пускай боярином и князем ему не быть, но дворянство он ему добудет, поместьями наделит, а брат поможет продвигаться при дворе сердцем любимого государя Фёдора Алексеевича.

Князь отнёс ребёнка в дом, старший сын шёл сзади. Войдя в светлицу, старый князь подошёл к иконостасу:

— Сынок мой, Ваня, кровиночка моя, клянись перед иконой Божьей Матери, што если со мною што случитси, то ты своему брату вместо меня будешь. А в назначенный срок станешь ему крестным отцом.

Старший сын истово перекрестился:

— Клянусь спасением своей души, што всё содею для брата, што в моих силах будет.

В эту ночь Воротынские сделали большие вклады церквам, находившимся в их вотчинах. А народу всю ночь разбрасывалась мелкая монета от их щедрот. Недовольной осталась лишь старая княгиня, затаившая злобу и на мужа и на сына. Она даже не присутствовала на крестном ходе, оставшись с двумя шутихами дома. От неё даром не получил никто.

Зима 1679 года лютовала. Морозы всё крепчали, а если стужа спадала, валил снег. Дума собиралась три дня в неделю. Русское царство почивало среди снегов, как заколдованное.

Государь Фёдор Алексеевич проснулся рано. День хоть и прибавился, но было ещё темно. В углу горела лампада. Приподнявшись на локтях и придвинувшись ближе к углу, где был иконостас, Фёдор попробовал сотворить молитву:

— Господи, Всеблаженный, дай мене с душевным спокойствием встретить всё, што принесёт наступающий день. Дай мене вполне предатьси воле Твоей Святой. На всякий час сего дня во всём наставь и поддержи меня. Какие бы я ни получал известия в течение дня, научи меня принять их со спокойной душой и твёрдым убеждением, што на всё воля Твоя. Во всех словах и делах моих руководи моими мыслями и чувствами. Во всех непредвиденных случаях не дай мене забыти, што всё ниспослано Тобой. Научи мене

прямо и разумно действовать с каждым членом семьи моей, никого не смущая и не огорчая. Господи, Вседержитель, дай мене силу перенести утомление наступающего дня и усё события его. Руководи моею волею и научи мене молиться, верить, надеятьси, терпеть, прощать и любить. Аминь.

В молитве государь отходил от канонов, слова её каждый день складывались сами собой. Закончив молитву, Фёдор взял свечу со стола, зажёг её от лампады и вставил в подсвечник. Свет свечи разбудил постельничего:

— Раненько ты сегодня, государь, раненько.

— Тётка Татьяна и сестра Софья о чём-то поговорить со мною хотели, сказали, што придут ко мене с утрева.

— Облачатьси будешь, государь?

— Да, неси одёжу.

Языков поспешил к сундукам, в коих лежало царское одеяние.

Пока Языков доставал одежды, Фёдор подошёл к окну. Снег падал так медленно, словно каждая снежинка дремала на лету. Под окнами в темноте, в бликах неясного света факела он увидел карету. Только один человек мог поставить свою карету под царское окно, почти рядом с красным крыльцом — это дядюшка Иван Михайлович Милославский. Значит, он тоже будет присутствовать при разговоре, и разговор будет серьёзным, решили навалиться всем скопом. Ох, не к добру всё это.

Фёдор одевался медленно, он уже не спешил к родне и даже боялся предстоящего разговора.

Языков, увидев омрачившееся лицо государя, безуспешно пытался понять причину. Он прошёл в соседние покои и зажёг там свечи, затем, открыв потайной вход, впустил двух царевен и князя Милославского. Они присели к столу, ожидая выхода государя.

Фёдор появился, опираясь на посох, и, поздоровавшись с тёткой Татьяной, потом с князем Иваном и уже в последнюю очередь с сестрой Софьей, присел в красный угол.

— Ну, с чем пожаловали, родичи мои достопочтенные. — Он поздоровался так, словно и не видел их ещё вчера вечером.

Татьяна Михайловна, скосившись на постельничего, молвила:

— Разговор у нас семейный, сугубый.

Юный царь боялся остаться без поддержки:

— Ничего, тётушка, Иван Максимович многонько доброго о нас последнее время узнал. Лишнее не помешает.

Царевна Татьяна Михайловна с презрением посмотрела на Языкова. Князь Иван Михайлович достал из-под полы шубы толстую книгу, положил её на стол и заговорил медленно:

— Два века тому назад у государя Ивана Третьего был при дворе прорицатель Василий Немчин, коий пророчествовал, и вота смотри о чём. — Милославский раскрыл книгу и начал читать: — «Когда через полтора веку прерветси царствующий дом, коий проправит семь с половиной веков, начнутси смутные времена, и встанет брат на брата, и будет грабить сын отца, и крови будет немерено, аки испокон повелось, когда русские меж собою ратуют. И взойдёт новый царствующий дом. И трёх первых государей будут поминати аки хранителей устоев, издревле сложившихся. А четвёртый будет царь-кот, антихрист во плоти, коий будет пропадати за морем, и усё русское будет ему не любо, ни русский кафтан, ни русский обряд, ни русские жёнки».

Князь умолк и посмотрел на государя.

— Ну, и к чему ты мене энто прочитал? — спокойно спросил Фёдор.

Софья аж взбеленилась:

— А помнишь, аки пред венчанием отца нашего, благоверного государя Алексея Михайловича, с Наташкой Нарышкиной блаженного забили, коий кричал, што от энтой свадьбы родитси антихристо?

— Помню.

— Вот братец наш Петруша тот антихрист и есть. Всё о том говорит.

— Побойси Бога, сестра, отрока невинного, несмышлёного рази можно обвиняти?