Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич
Шрифт:
— Охрим, ты?
— Я, ротмистр, — отвечал тот негромко, приближаясь вплотную.
— Што случилось?
— За-ради Христа, ротмистр, уезжайте скорее отсюда, — взмолился казак.
— Что так-то?
— Гетман приказал убити тебя.
— За што?
— А я почём знаю. Каже, какую-то нитку порвати требовал, шоб ты, значив, до Москвы не доихав.
— А кому он приказал? Убить-то кому? — Билевич осознал всю опасность.
— Кому, кому. Мене, кому ещё. Уезжай, ротмистр, прошу, не вводи во грех.
— Ну а как ты ему скажешь?
— Як, як. Скажу, убыв.
— И он поверит?
— А
Билевич покинул Казыкермень и ночевал со своими людьми в степи. До Москвы добрался он без всяких приключений. Его приезд порадовал многих. Решено было направить в Стамбул на помощь послу Даудову посла Василия Тяпкина, коему дали большие дары для султана и направили в Крым.
Узнав, что султан этим летом более под Киев не собирается, ополчение прибыло под Курск. В Москву отозвали часть солдатских полков. Создаваемые Ромодановским дивизии и корпуса разваливались на глазах. Армии, создаваемой двадцать два года, больше не было. А ту огромную массу, что табором встала возле Курска, и армией назвать нельзя. Видя всё это и не зная, что делать, воевода в начале мая отписал царю:
«Милости у тебя, великий государь, Фёдор Алексеевич, прошу, умилосердись над холопом своим за многие службишки. Вели, государь, меня и сынишку моево, Мишку, переменить и об отпуске из Курска к Москве свой великого государя милостивый указ учинить...»
Такой указ в скором времени пришёл, и Ромодановский был отставлен от армии. Хотя самой армии более не существовало. Милославский и Софья одержали новую победу, хоть многие об этом и не догадывались.
Мир с Турцией ещё не был заключён, а все уже что-то праздновали: ополченцы под Курском и Киевом — что воевать не придётся, а вознаграждение последует, Милославские, что спихнули с командования армией Ромодановского, дворяне — что пришло тепло, закончен сев. Деревни были разорены, на дорогах как никогда процветало разбойничество, обозы грабили даже в сорока вёрстах от Москвы, а в городах нищими были забиты паперти. Ответственность за всё это пытались возложить на князя Григория Ромодановского-Стародубского. Всё валили в одну кучу. Однако государь пожаловал князя Григория старым селом Ромодановом, в честь коего его род и носил фамилию, и нападки до времени утихли.
Тридцатого мая вдовая царица Наталья Кирилловна справляла семилетие царевича Петра. Пожаловал государь, а вслед за ним и весь двор. А девятого июня восемнадцатилетие отметил государь. Царь дал столь «огромен пир», что столы стояли даже на кремлёвском дворе, и об этом пире вспоминали до самой осени.
А на следующий день государь Фёдор Алексеевич с братом Петром изволили кататься в новой немецкой карете и как бы невзначай заехали в палаты князей Воротынских. Старый дядька боярин князь Иван Алексеевич Воротынский хотел отметить день рождения племянника отдельно от двора, а заодно похвастаться новорождённым сыном и поближе свести государя с князем Ромодановским-Стародубским.
На этом потаённом пиру присутствовали двое Романовых, трое Воротынских: князь Иван Алексеевич и оба его сына Ивана, пятеро Ромодановских: князь Григорий Григорьевич, два его старших брата — Василий и Михаил, племянник Фёдор и сын Михаил.
Романовы, Воротынские, Ромодановские — столпы русской патриархальности,
Сейчас они восседали вкруг дубового стола, разодетые в бархат. Они ели лучшие яства, пили лучшие вина. Государь Фёдор Алексеевич рядом с князем Иваном Алексеевичем Воротынским, юный царевич Пётр рядом с будущим своим князем-кесарем. Князь Ромодановский-Стародубский рядом с Иваном Большим Воротынским, а молодой Михаил Ромодановский рядом со своим дядей Михаилом.
Когда князь Иван Михайлович Милославский узнал об этом домашнем пирке, желчь разлилась в его организме, он четыре дня ходил жёлтый, почти не принимал пищи.
Начинало смеркаться, когда боярин князь Милославский вернулся из Кремля домой и ходил по горнице, погруженный в размышления. На столе, покрытом малиновой скатертью, блестела серебряная чернильница и разложено было множество свитков и бумаг. У стола стояла небольшая короткая скамейка с бархатной подушкой. Золотая лампада горела в углу перед образом Спаса.
В противоположность князю Василию Голицыну, Милославский жил по старинному обычаю, не заводя никакой иноземной новизны, среди подчас некрасивых, но прочных и надёжных вещей, как жили деды и прадеды. Стены обширных, но низких хором Милославского были обиты не дорогими тканями, а обтянуты холстом, выбеленным известью, и увешаны иконами. Не было в доме никаких отделок и украшений, а также никакой иноземной мебели, лишь столы и лавки да несколько кресел новгородской простой работы для самого боярина и его немногих почётных гостей.
На боярине, несмотря на лето, был кафтан из парчи с широкими застёжками, украшенными жемчугом и золотыми кисточками, на голове — высокая шапка из бобра, расширяющаяся кверху, указывающая на боярство. Перестав метаться по горнице, он сел наконец на скамейку, снял шапку и положил на стол рядом с маленькой серебряной секирой — знаком достоинства и новой подвластной ему должности, Сыскного приказа. Засучив рукав и взяв один из свитков, он начал внимательно его читать, разглаживая длинную свою бороду.
Ярыга доносил, что частые пиры, что давали Воротынские и Ромодановские, стали жаловать Одоевские, Приимковы-Ростовские, Трубецкие, а последний раз почтил их своим вниманием и глава Стрелецкого, Солдатского и Иноземного приказов боярин князь Долгорукий. Государь, царь Фёдор Алексеевич, те пиры жалует яствами со своего стола, а князя Ромодановского-Стародубского пожаловал двумя золотыми кубками и жезлом.
Милославский вскочил и прошёл из угла в угол. Боярство уходило из под его власти, сближалось с князем Воротынским, который никогда и умом не отличался. Лишь Богдан Хитрово да Василий Голицын на те пиры не ездили.
«Что-то надо делать, влияние на государя падает с каждым днём. Вот уже и прибывший из Бранденбурга посол фон Гец разговаривал напрямую с царём, без свиты с обеих сторон. Присутствовал лишь толмач. Если боярство отойдёт от меня, то что останетси? Ехать в вотчину и там доживать, пока не положат в домовину. Надо либо свести дружбу с князем Иваном Воротынским, либо рассорить его с государем. Или лучше стравить Воротынских с Ромодановскими. Намекну о том Богдану Хитрово, он мастер таких дел».