Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

Гришин-Алмазов Андрей Николаевич

— Ванька, якими судьбами?

— Да вота решил посоветоватьси, дело за горло берёт, а ты мене усегда хабар приносил.

— У мене тута оружейная палата есть, идём, тама усё и обговорим.

Андрей скинул на лавку тулуп и шапку и с гостем удалился в дальнюю часть дома с гневных глаз жены.

Оружейная была небольшой, с решёткой на окне. В углу стояли две пищали и аркебуз, на стенах висели сабли, палаши и пистолеты. Затворив за собой дверь, Андрей заметно протрезвел, хотя с усталости еле переставлял ноги. Возле окна стояла лавка и небольшой стол.

— Садись, Ваня, в ногах правды нет, хоша её ни в чём нет.

Он почти повалился на лавку, из-под которой достал штоф водки.

— Извиняй, закуски нету. Еслива сейчас

выйду за закуской, усё поймёт, опять разноетси.

— Што уж там, я в кабаке немного перекусил, а водку и натощак можно.

Две серебряные чарки встали на стол, были наполнены и почти сразу опорожнены.

— Ну, што у тебе?

— Тесть помер, и женены братья хотят отспорить у меня часть холопов, што за ней дадены, особливо Роман Федосыч.

— Ты когда брал за себя Ольгу с селом, через воеводскую избу то записывал?

— А якже.

— Ну, так чё ж братья хотят, ничего у них не выгорит.

— При новом воеводе подьячий новый, ему денежку сунули, он и решил ту запись пересмотрети.

— Ну, на то у меня пока сил хватит. Поприжмём твово подьячего. Завтрева сходим к дьяку Федьке Грибоедову, он в память отца мово твому подьячему таку бумагу отпишет, што тот ещё с дарами к тебе прибежит и в ножки поклонитси.

— Благодарствую теби, Андрей Ерофеевич...

Алмазов вновь наполнил чарки, без закуски пошло тяжелей, и Андрей взаправду начал пьянеть.

— Ляжем здеся на лавку, а с утра к Грибоедову сходим.

Румянцев согласно закивал и машинально спросил:

— А што ты такой хмурый, Андрей?

Алмазов в третий раз наполнил чарку свою и залпом её опорожнил.

— Дело лихое затеваетси, не могу поняти кем. Хто-то стрельцов спаивает и гневит, хмельное в полках не переводится.

— А што изменитси от того, если ты узнаешь, кто стоит за этим?

Алмазов понял, что сказал лишнее.

— Ладно, спи, с утра разберемси.

Ни свет ни заря Андрея разбудил лай собак, псы грызлись нешуточно. В Китай-городе бродячих собак не было, сторожа сразу отлавливали их, если они появлялись на улицах.

Он встал и подошёл к окну. У ворот дома сцепилась свора собак. Яростный хрип драки подхватили цепные псы во дворах, они залаяли остервенело по всему переулку. Клочьями летела шерсть, мелькали ощеренные пасти и окровавленные морды. Иной пёс, выброшенный из свалки, тотчас же вскакивал и бросался в кучу. Туда же ринулся кобель из соседней усадьбы, сорвавшийся с привязи и перемахнувший забор. Гладкого и степенного пса через мгновение можно было узнать лишь по обрывку цепи.

А сука, пегая, неказистая собачонка, собравшая кобелей с половины Китай-города, прижав уши и поджав хвост, заползла в подворотню дома напротив. Андрей смотрел и думал:

— Царевна Софья, сука, но до себя лишь одного кобеля допускает, Ваську Голицына. Все остальные Голицыны Ваську не поддерживают, всем родом в стороне. Вторым возле Софьи третей Иван Милославский. За энтим, конечно, весь род. Но из Милославских лишь двое силу имеют. Опираясь на Ваську Голицына и Ивана Милославского, Софья бы не решилась стрельцов баламутить. Должен быти хто-то третий, в силе и власти, и штоб за ним весь его род шёл. Нужно, штобы силы были равные. Возле государя Фёдора Алексеевича боярин Языков, боярин князь Тараруй Хованский, хоть дурак, но в силе, да окольничий Алёшка Лихачёв, который, того и гляди, со дня на день боярство получит. А уж за ними возле государя весь род Хитрово. Богдан Матвеевич больше с Милославским не лобызаетси. Царицу Наталью Кирилловну и её сына Петра поддерживает. Следующая троица: боярин Артамон Матвеев, Григорий Ромодановский-Стародубский и её брат Иван Нарышкин. Ничего, что двое в ссылке, связи в Москве и сила за ними остались. Есть ещё молодые, да ранние князья Долгоруковы, Голицыны, Трубецкие, но за ниточки Ромодановский дёргает. Следовательно, в случае смерти царя Фёдора Алексеевича Софье, чтобы возвести на престол брата, дурака Ивана, и править

от его имени, надо будет убрать этих бояр, что стоят за государя и за царевича Петра, и убрать не руками стрельцов. Кто же тот большой боярин, что стоит за Софью? Это не Пётр, не боярин Иван Фёдорович Стрешнев. Этот один бы мог всё совершить, Разбойный приказ, что под его рукою, многого стоит, но ныне Стрешнев ближе к Ромодановскому и не похоже, чтобы он был в лагере царевны. Кто же остался? — И тут его словно озарило: — Салтыков Пётр Михайлович. Он, он — зараза старая. Чем же его купили, чем? Всё у него есть. Если только Софья не пообещала выдать одну из девиц рода Салтыковых за царевича Ивана. Вот всё и сложилось. Фёдор умрёт, стрельцы поднимут бучу, перебьют мешающих бояр, и Софья, опираясь на Голицына, Милославского и Петра Салтыкова, возведёт дурака Ивана на престол и сама придёт к власти. Всё просто. Стрельцы за Ромодановским не пойдут, знают его к себе отношение, то ясно, аки день. Хованский же, что ныне стрельцов возглавляет, — дурак дураком, дождётся, что они ему голову снимут. Что ж делать? Вот беда, всё осознаю, а что предпринять — не знаю. Сегодня же надо отписать Матвееву.

На улице показались сторожа и караульные стрельцы. Древками алебард они разогнали псов, и на улице всё притихло. Андрей растолкал Румянцева и вышел в трапезную. Жена, ворча, накормила их.

Как и обещал Андрей, Грибоедов отписал грамоту лично нижегородскому воеводе, и Иван Румянцев отбыл из Москвы ещё до полудня, накупив подарков домой. Андрей же отправился к Григорию Ромодановскому. Старый воевода выслушал его и, посмеявшись, сказал, что усё ему блазнитси и он сам себя убеждает в том, чего быть не может. Вернувшись раздосадованный домой, Андрей Алмазов так и не написал письмо Матвееву.

Крепкий мороз хватал за уши и щёки, сковывал движения, а возле колодцев образовался ледяной наст. Деревья трещали, кора на них трескалась. Большая часть горожан сидела по домам, выжидая хоть небольшого послабления морозов.

По Ордынке в сопровождении малой охраны, не более десятка рынд и полусотни стременных стрельцов, двигалась царская карета, поставленная на полозья. Фёдор Алексеевич, осмотрев некоторых из предлагаемых невест, в том числе Фёклу Милославскую и Евдокию Куракину, остался ими недоволен, лишь сильными уговорами боярина Языкова решился съездить в дом Апраксиных глянуть на пятнадцатилетнюю Марфиньку [164] , дочь окольничего Матвея Апраксина.

164

Апраксина Марфа Матвеевна (1664-1715) — вторая жена Фёдора Алексеевича с 15 февраля 1682 г.

Карета ехала медленно, чтобы не беспокоить ноги государя. Терем Апраксина только отстроился после пожара, и отделка внутри ещё продолжалась. Царя не ждали, и его появление вызвало суматоху. Сам окольничий Матвей Васильевич Апраксин выскочил на мороз в одной рубахе, до земли кланяясь царю, за ним спешили жена, сыновья и дочь Марфинька. Полный переполох. Фёдор Алексеевич, улыбаясь, прошёл в терем, искоса посмотрел на Марфиньку. Почти ребёнок, пятнадцать лет, маленькая, как воробушек, носик остренький, глазки бусинки. Уж Агаша не была высокой, а эта и вовсе в пояс дышит.

— Аки отстроился посля пожару, Матвей Васильевич? — перекусив хлеб соль в дому, спросил царь.

— Да вроде жить можно.

Царь расспросил ещё кое о чём Апраксиных и вскорости уехал, озадачив хозяина. А вечером пожаловал Языков.

— Иван Максимович? — удивился Апраксин новому приходу. — Никак што важное?

— Важное, Матвей Васильевич, идём в дом, — скинув шубу, предложил Языков.

В светлице, едва присев на лавку, Языков сказал торжественно:

— Ну, свояк, я к тебе с вестью радостной. Великий государь Фёдор Алексеевич просит твою дочь в жёны.