Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

Гришин-Алмазов Андрей Николаевич

— Я переговорил с Евменовной, она говорит, что кровь не прекращает сочиться. Я расспросил её, по всем показаниям, из царицы не вышло придаточное место.

— Но ведь такое бывает чрезвычайно редко.

— Редко не редко, но царя надо предупредить, если мы не извлечём придаточное место, царица просто истечёт кровью.

— Что вы, Розенберг, бросьте, эти русские никогда не пустят мужчину смотреть на свою обнажённую жену, будь он трижды доктор. К тому же мы для них иноверцы, не забывайте, что вы протестант. За одно только

дерзкое предложение вас казнят.

— Но ведь мы давали клятву, спасти её сейчас не составит большого труда, а через день-два будет поздно.

— Бросьте, Розенберг, вы ничего не добьётесь. Единственное, что вы можете сделать, так это не ходить на пир после крестин, ибо сей пир скоро перейдёт в поминки.

Именно в это время царь с патриархом выходили из Успенского собора. Царевна Софья несла новорождённого царевича. За крестины патриарх Иоаким получил от государя 1500 золотых, митрополиты по 300, архиепископы по 200, епископы по 100, протопоп Успенский — 50, протодьякон — 40 золотых. Даже ключари успенские не были забыты, получив по 30 золотых. Всего было потрачено на это 3800 золотых. Василия Васильевича Голицына одарили сёлами, а Ивана Максимовича Языкова поставили по главе Приказов оружейного и большой казны, а также во главе Золотой и Серебряной палаты. После чего начался пир.

Во дворе опять кормили нищих и разбрасывали мелкую монету. Царь самолично дважды оставлял пир и выходил к народу. После всех этих хлопот и торжественного пира Фёдор настолько устал, что едва добрался до своих покоев, где его ждали сестра Софья и тётка Татьяна Михайловна. Увидев их, государь спросил:

— Аки тама Агаша?

— Не беспокойся. Она столь измучена родами, што ей не до радости, — успокоила Софья.

— Я могу ея увидети?

— Нет, Федя, пускай она отдохнёт.

— Ну, пусть отдохнёт.

— Федя, што мы пришли-то, — заговорила Татьяна Михайловна, стараясь отвлечь племянника от темы, составляющей женское таинство. — Ты вчерась ради вселенской радости освободил многих колодников, татей. Не приспел ли час облегчить участь Никона? Он ведь не вор, не тать, а многих дел полезных устроитель был.

— Патриарх Иоаким на то не пойдёт.

— А ты ему не сказывай, Федя. Тихо пошли туды с указом кого из дворян или сотника стрелецкого. Ведь Никон стар уж. Не сегодня-завтра помрёт в том медвежьем углу. На нас грех ляжет, а на тебя более всех. Пусть уж здесь успокоитси старец.

— В Москве? — Царь даже вперёд подался.

— Зачем в Москве? Переведи его в Воскресенский монастырь.

— Но Иоаким аки узнает, такой шум учинит.

— Ты пока ему того не говори. А когда Никон буде уже здеся, пущай узнает. Пошумит, пошумит да на то же и сядет. В конце концов, не Иоаким, а ты царь — хозяин всея Руси.

— Тогда садись, Софья, пиши.

Грамота, которую продиктовал царь сестре, была писана архимандриту Кирилловского монастыря Никите с указанием отправить высокого

заточника в Воскресенский монастырь под Москву, и «вершити сие немедля по получении нашего царского указу».

Получив подписанную грамоту, царевны, радостные, удалились, а Фёдор разоблачился спать.

Поутру государя вновь не пустили к жене, сославшись на повитух. День опять предстоял праздный, сегодня пир в честь рождения наследника давал патриарх. Фёдор решил до пира посетить брата и в сопровождении четырёх рынд отправился в покои вдовой царицы Натальи Кирилловны. Та была очень поражена его появлением.

— Здравствуй, матушка Наталья Кирилловна.

— Будь и ты здрав, государь. Я думала, за всеми хлопотами ты забыл об нас.

— Ну, што ты, царица, я уважаю тебя и безмерно люблю своего брата. За ним я и зашёл.

Видя искренность в глазах государя, Наталья Кирилловна улыбнулась:

— Я тоже счастлива за тебя и от всего сердца поздравляю с сыном. — Она повернулась и позвала: — Петруша, сынок, к тебе государь пришёл.

Из-за двери раздался весёлый визг:

— Братец...

Дверь открылась, и в покои ворвался царевич Пётр. Он радостно улыбался:

— А мене сказали, што я тебе боле нужен не буду.

Его непринуждённость рассмешила Фёдора:

— Ну, пойдёшь со мной?

— Пойду.

Они проследовали на женскую половину, и царь ввёл брата в спаленку, где находился новорождённый царевич Илья, жёнка Леонтьева как раз кормила его грудью. При виде царя и царевича она не посмела прекратить кормления.

— Энто мой сын, твой племянник, Ильёю зовут. Скоро будешь играть с ним.

— А чей-то он такой маленький и весь красный? — заинтересованно спросил царевич Пётр.

— Девять годков тому назад, когда ты родился, ты был такой же и так же сиську сосал.

Пётр весь зарделся:

— А ты тоже, тоже сосал.

— Конечно, як любое дитя, млеко вкушающе. Леонтьева закончила кормление и положила царевича в колыбельку.

— А на коне он будет скакать? — вновь повеселев, наивно спросил Пётр.

— Да, я вам целую конюшню подарю.

Сзади раздалось кряхтение. Царь повернулся и увидел Языкова.

— К патриарху пора, государь.

— Щас идём, Иван Максимович.

Фёдор Алексеевич пригнулся и обнял Петра:

— Видишь, опять мене некогда. Рынды отведут тебя. Царь развернулся и с боярином удалился, а рынды, встав за спиной Петра, проводили его до покоев матери.

В третий день празднества пир давал патриарх Иоаким. В его палатах, украшенных чрезмерно, двор чувствовал себя вольготно, ел и пил вволю. Мясного было выставлено столько, сколько на царском столе не стояло. А нищих в этот день кормили патриаршие люди. Третий день Москва гуляла во всю свою разгульную душу. Ко всем воеводам были разосланы гонцы с радостной вестью о рождении наследника, и от них теперь тоже ждали поздравлений.