Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

Гришин-Алмазов Андрей Николаевич

— А каки наряды он ей заказывает! Сама Алёна Хромая расшивает, — вмешалась в разговор грубая и уже кокетливая Екатерина, в свои пятнадцать лет думающая только о сапожках, сарафанах, шубках. — Нет бы дочерей побаловать.

Мороз изукрасил узорами окна, но солнце старалось пробиться и через них. Один из лучей, поборов льдинки, заиграл на лице царевича Ивана, и он опять захихикал.

Фёдор с жалостью посмотрел на брата. Он был очень красив ликом, и со стороны, не зная о его болезни, можно было о ней не догадаться. Даже глаза лучились умом, которого не было. Рослый, как все Романовы, он был намного выше сверстников. Фёдор отвёл глаза от брата в сторону. Как ему

надоела эта трескотня сестёр, сесть бы на коня и уехать к отцу в Преображенское. А вдруг отец и на него зол? Фёдор перевёл свой взгляд на сестру Софью. Вон как распинается, аж глаза выпучила. Последнее время уж больно она сошлись с тёткой Таней — два сапога пара. Фёдор вновь прислушался к разговору.

— Наташка опять на сносях, — говорила самая старшая сестра — Евдокия Алексеевна, — вот родить второго здоровенького мальчонку, батюшка вообче об нас забудеть.

— Аки чужие. Два месяца ни слуху ни духу, и глаз к нам не кажить, а до Преображенского рукой подати, — печально высказалась Ирина Михайловна, как старшая привыкшая к уважению со стороны брата.

Фёдор вновь ушёл в себя, пропуская мимо ушей недовольство сестёр. Да, без отца пусто, хоть бы дядька князь Воротынский зашёл, узнать, как там батюшка, не поминает ли его. А сёстры что, от безделья сами смуту затевают, а потом недовольны тем, что содеяли.

Тётка Ирина Михайловна. Ей уже сорок шесть. Она почтения к себе, к своему возрасту хочет. А вот чего хотят тётка Таня и сестра Софья, сразу и не поймёшь. Обе злые как кошки, о старине говорят, обычаи поминают, а про то забыли, что дочерям отца обсуждать и то не дозволено. Мария с Марфой сидят, глазами хлопают, за умных хотят сойтить, а что Софья захочет, то и содеют, безмозглые обе. А сам-то я что? Господи, прости мою душу грешную за гордыню непомерную. Царевич поднялся и, опираясь на посох, прошёл между замолчавших сестёр к двери, ведущей в теплицу. Софья посмотрела ему вослед и тихо произнесла:

— А Фёдор всё молчком, молчком, аки неродной. Всё в себе держит, весь в батюшку.

Небольшой отряд стрельцов, вёзший лжецаревича Семеона, бывшего подьячего Ваньку Воробьёва, несмотря на то что лошади проваливались в снег по брюхо, двигался к Москве. Вместе с ними ехали послы левобережного гетмана Ивана Самойловича, два его сына, Семён и Григорий, и протопоп Симон Адамович, с которыми также возвращался домой и Андрей Алмазов, везя нерадостную новость о том, что часть иноземных офицеров из солдатских полков из-под Киева, подбитые капитаном Лермоном, перешли на польскую службу, что дало повод уйти и большей части ополчения. Теперь под Киевом нет и половины того войска, что было собрано. Однако с курскими полками Ромодановского и полками гетмана Самойловича под Чигирин хоть сейчас можно было двинуть пятидесятитысячное воинство.

Григорий Самойлович подъехал к Андрею:

— Чей-то в тебе не так, смурной постоянно.

— А сам-то горлопанишь, горлопанишь, а то замкнёшьси и молчишь.

— Ну, я другое дело, у мене дивчина в Чигирине, а мене туды и ногой нельзя.

— Пошто так?

— Во-первых, мой батько гетман Левобережной Украины, значит, истинный враг гетману правобережному. Хоша Дорошенко настоящий гетман.

— Энто як это? — удивлённо уставился Андрей на Григория.

Казак немного стушевался:

— Я пымаю, шо противу батьку гутарю, но Дорошенко единственный, хто об Украйне думку думает. Народ ещё гетмана Михайло Дорошенко не забыл. Петро Дорофеич ведь не хотел отделятси от всей остальной Руси. Хотел оставатси под рукой царя, но штобы в городах наших не присланные

с Москвы воеводы правили, а наши, местные, избранные полковники и есаулы. Ваши только хапать и воровать могут.

— А шо же он под турков подалси? — озабоченно спросил Андрей.

— Сам сибе обманул. Хотел царя припугнути, а вишь як вышло, сам в капкан угодил.

В скором времени показалась и Златоглавая, и разговор прекратился.

Андрей и двух дней не отдохнул дома, когда к нему заявились гости. Киевский воевода боярин князь Алексей Никитьевич Трубецкой послал в Москву за пороховым зельем кострмского ополченца Северьяна Брусницына, тот и взял себе в сотоварищи Ваньку Румянцева, который клялся и божился, что у него на Москве есть знакомый, в чьём доме можно будет остановиться. Андрей, поминая гостеприимство Ивана, в приёме им не отказал. Мало того, велел жене Оксинье растопить баню и послал холопа за Ермиловым, ибо лучшего парильщика не знал. Брусницын больше старался молчать, стесняясь столичного дворянина, облачённого в новенький малиновый кафтан стрелецкого сотника, сидел в светлице, забившись в угол.

— Ты, гость дорогой, боишьси мене, што ли? — не выдержал Андрей. — Не бойси, я не кусаюсь.

Северьян смутился ещё более:

— Ты, чай, царя каждый день лицезреешь, а я его ни разу даже издалека не глядел.

— Ну, энто не беда. Съездиим в Преображенское, и ты увидишь.

— Яж тебе говорил, што Андрей удачу приносит, — вмешался в их разговор Иван Румянцев, радостно улыбаясь.

Он без зависти разглядывал богатый Андреев дом. А вот на Брусницына изразцовая печь производила гнетущее впечатление. Он хоть и владел тремя деревнями, в которых было более четырёхсот душ холопов, но такой печи в своём дому не имел, а всех людей, которые были хоть на немного богаче его, он с детства побаивался. Ему было легче встретиться в поле один на один с татарином, чем находиться рядом с человеком, которого он по каким-то своим понятиям считал выше себя.

Ермилов, как всегда, пришёл с Григорием Суворовым, и пять мужчин, к которым присоеденился Григорий Самойлович, направились в баню.

Пар, поднимающийся с камней, расслаблял. В голом виде все равны, и Северьян Брусницын почувствовал себя спокойнее, хотя все и сидели молча на лавках вдоль стен. Лишь Трофим Ермилов время от времени плескал воду на раскалённые камни. Андрей Алмазов сидел рядом, и капельки пота стекали по его телу. И хоть Северьян был намного старше его, ему почему-то захотелось рассказать о себе. И он вылил всё: и об дочери, и о одиночестве, и о том, что он последний в роду, и о всех своих страхах. И Андрею стало почему-то жалко этого большого и сильного человека, которого он видел впервые. Он первым покинул баню и, одевшись, направился в дом Артамона Матвеева, где Савелий Сивой провёл его в вифлиотику хозяина. До самого вечера он копался в писцовых поземельных правочных книгах и, найдя то, что искал, ушёл поздней ночью очень обрадованным.

Утром он оставил дом, сказав жене, что вернётся дня через три. Гостям перед отъездом поведал, что с пороховым зельем их ещё долго будут мытарить и, вернувшись, он, скорее всего, застанет их на месте и они ещё успеют отпраздновать их появление в его хоромах.

В большой изукрашенной палате государевой собралось немало бояр сановитых, которые получили приглашение в Преображенское присутствовать при приёме. Большинство из них было от этого очень не в духе. Принимать посольство от безродного Самойловича. Им легче было принимать посольство от врага Дорошенко, коий был вписан по роду в украинскую шляхту.