Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич
Шрифт:
Два месяца лета пролетели, а обе армии не двигались с места. Ни донские казаки не продвигались на юг и не строили городки, ни армия Ромодановского-Стародубского, переправившись через Днепр, не двигалась вперёд. Небольшие стычки с татарами ничего не решали.
В первых числах августа царь собрал большую думу, хоть то было не ко времени. Из сорока бояр в Москве было лишь восемнадцать.
Думу собрали в большой Золотой палате, решение должно было быть важным. Скамьи, внесённые ещё до заутрени, были покрыты персидскими коврами. Все рассаживались чинно, согласно «месту».
Боярин Родион Стрешнев сел ближе всех с царским троном. Князь Никита Одоевский ухмыльнулся
Царь явился в сопровождении сына Фёдора, князя Ивана Воротынского, воссел на трон, царевич и Воротынский расположились на отдельно приготовленных креслах. Встав пред очи царя и перед думой, стольник Семён Алмазов рассказал всё, что он видел в армиях Ромодановского-Стародубского и Самойловича, поведал о разговоре с Лизогубом и ещё с несколькими правобережными полковниками. Дума внимали молча. Когда стольник закончил говорить, первым встал боярин князь Долгорукий Юрий Алексеевич:
— Из услышанного можно уразумети, што князь Григорий войско подраспустил. Желают они соединятьси с поляками, не желают. Новость кака. Послать государев указ, и усё.
Тут же встал Матвеев:
— Указ послати можно. А вота если, встретившись, войска, вместо того штобы пойти турка бити, начнут друг другу морду кровавить, што тогда? Вота што мени пишет гетман Самойлович. — Артамон Сергеевич достал из-за пазухи свиток: — «Мене, гетману, и всему войску лучше ва смерти приняты, нежели от поляков в бесчестии и порабощении быти. Если мне и боярину перейтить за Днепр, то это всё равно што руками нас отдати полякам: у них только речей, што московская пехота способ на городов доставати, позовут нас неволею хана в полях искати и им Каменца-Подолъского доставати, начнут называть мужиками и своими подданными, бить обуха ми, спрашивать кормов, выговаривать: вы нас в позднее лето вызвали, вы и кормите; а казаки теперича и неполякам не спускают, турок и татар побивают: так чего доброго ждати? Начнут битися. Ни на один час нельзя соединятися с поляками. Полякам всего досаднее то, што на этой стороне малоросские люди живут под рукою царскою во всех вольностях, покое и многолюдстве; полякам непременно хочется, штобы какой-нибудь хитростью эту сторону в свои руки прибрати и так же, аки ту сторону, разорити и людей погубити; особенно этого добиваетси коронный гетман, князь Дмитрий Вишневецкий, потому што на этой стороне их местности бы ли. Мне и всему войску нужно не то, штобы ecu коронные и литовские войска пришли к Днепру, нам нужно, штобы ни один поляк в этих местах и в помине не был.
А присяга их известна: боярина Шереметева за присягою в Крым отдали! Теперича короля своего на Украине покинули и разошлись по домам. Придут времена, и мы вернём усю Украину до Перемышля и Холма».
Теперь поднялся со своего места и князь Иван Борисович Репнин:
— Да если тако содеитси, то энто сильно осложнит наши отношения с Польшей, — пробасил он.
Царь молчал, ждя предложений. Говорили ещё много и приехавший из Киева Алексей Никитич Трубецкой, и волемудрствующий Василий Семёнович Волынский, и глава Пушкарского приказа Иван Иванович Баклановский, и, как всегда, Тараруй, Хованский Иван Андреевич, но конкретных предложений не было. Сверкали расшитые катаным жемчугом кафтаны, а вот речи мыслями не сверкали. Наконец встал окольничий Шепелев Аггей Алексеевич:
— Я думаю, што на Днепре надоть оставить всё аки ести, а основной удар нанести по Крыму. Давно пора повязать кровью Серко. Запорожский атаман много говорит и пишет, а дела мало. Поставить его перед делом. Собрать конницу татарскую, калмыцкую да донских казаков да неожиданно
Предложение было неожиданным и завораживало всех какой-то невыполнимостью. Решено было поставить во главе похода воеводу князя Каспулата Мурцаловича Черкасского, а младшим воеводою при нём стольника Леонтьева и дать в помощь конный стрелецкий полк головы Лукашкина. На том и договорились.
Через четыре дня князь Черкасский со стрельцами отбыл на Дон.
Андрей Алмазов вернулся в Москву в середине августа, когда купающаяся детвора всё ещё облепляла берега Москвы-реки и Яузы. Девки ходили в сарафанах, а степенные женщины в летниках. И ни хлебный, ни брусничный квас от жары не спасал.
Жена была рада его возвращению и заметно суетилась. Нянька помогала ей накрывать на стол.
— А ты знаешь, твоентоя сестра Ларина венчаласи без тебе с Ярмиловым.
Андрей, хлебавший окрошку, поперхнувшись, чуть не подавился.
— Тут великий пожар в Белом городе был, так весь двор Ярмилова погорел. Так што они обвенчались без особого пиршества. Лишь Суворов присутствовал.
Андрей поводил ложкой в тарелке:
— Так ведь всё к тому шло.
Оксинья всплеснула руками:
— Ну тебя бы подождати могли. Брат всё ж таки, хоша и двоюродный. Можно подумать, их время поджимало.
— Ну поженились и поженились. Ты лучшева скажи, когда Семён придёт.
— Да должен к обеду. Марфа уже стряпает.
Андрей насытился и отодвинул пустую миску:
— Я тогда подремлю до его прихода.
Оксинья быстро разобрала постель, и Андрей улёгся. Сон с дороги пришёл почти сразу. Семён, пообедав сам, разбудил брата, присев возле кровати:
— Штой-то на энтот раз ты не спешил в Москву?
— Да чегой-то не тянуло.
— Што со смертью хамовнической Алёны нихто не нужен стал, ни брат, ни сын?
— Ну што ты, не от брата, ни от сына не отрекусь даже на дыбе, — заулыбался Андрей.
— Балабон, правильно нянька говорит. — Семён заулыбался в ответ и похлопал брата по плечу. — Вставай, пойдёма до Страстного монастыря, тама сегодня патриарх Иоаким к погорельцам обращатьси будет. Я послал холопа до Ермилова. Трофим с Лариной туда подойдут. Оксинья говорила, што ты с ними поговорить хочешь.
— Я уж и не ведаю, можа, мене в их дела не лезти.
Однако Андрей поднялся и стал одеваться, после чего они вдвоём вышли со двора и пошли к Неглинке.
Андрей увидел последствия пожара, которые ужасали даже через два месяца. Плотники и мастеровые заполняли улицы. Все спешили восстановить хоромы, палаты и дворы до первых холодов, и хоть это была боярская часть. Москвы и многие хозяева не скупились, однако по сказом ному повелению дом не поставишь, под крышу не был возведён ещё ни один дом. Перейдя выгоревшими дворами с Неглинки на Петровку, братья прошли к Страстному монастырю и через боковые ворота вошли на его территорию.
Трофим с Лариной уже поджидали их чуть в стороне, ибо возле собора стояла толпа.
Алмазовы не успели подойти, когда вышел патриарх Иоаким, и большая часть народа встала на колени. Кто победней, ждали церковной раздачи, но с деньгами патриарх не спешил. Его голос зазвучал над толпой:
— Многие погорельцы шлют ныне хулу небу, а такого быти не должно. Мы, братия и сёстры, прославляя Матерь Божью, должны любить Ея. Она нас-то любит. Она нас покрывает любовью Своей, за нас молитси. Она любит нас аки детей Своих. Так почему же мы не любим свою Мать? Она ведь и мать наша — Мать всех христиан, и Матерь Божья, поэтому Она имеет великую силу и благодать. И прославляетси по силе молитвы после Бога, в то же время являясь заступницей Руси перед Ним. «Яко вси к Теби прибегаем, яко нерушимей стене и представительству».