Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич
Шрифт:
В обширном покое, где наскоро была устроена «потешная храмина», стучали молотки, возились сами комедианты.
Помост для музыкантов был увит зелёными ветвями и разными тканями. Перед подмостками, заменяющими сцену, устроили место для царя с царицей и царевен с царевичами. Дальше шли скамьи, покрытые бархатом, ближе к дверям — места для приглашённых.
Для послов и знатных иностранцев пристроили у стены на подмостках нечто вроде ложи, где было удобнее сидеть и хорошо видно весь спектакль. И самолюбие, и по литические соображения подсказывали царю, что надо поскорее отделаться
Все уже были в сборе. Музыканты приготовились играть марш, под который понравилось появляться государю с царицей и всей семьёй; вельможи поглядывали на двери, из которых должен был появиться царь.
Но вот наконец послышался шум за дверьми, они распахнулись, и появился Алексей Михайлович со всей семьёй, окружённый ближайшими сановниками и слугами.
— Ишь, каки бледен нонче государь, — шепнул соседу, боярину князю Куракину, стольник князь Пронский.
Князь Куракин, благообразный, средних лет мужчина, по обязанности посещавший новые затеи царя, так же негромко ответил:
— Не диво, крепитси, слышь, передо всеми. А сам хворает изрядно. А вон, погляди, и мой царевич — ровно ему не по себе тож. Смутный и на себя не похож, еле бредёт. И Иванушка, он всё ноги не волочит. Ишь, так и не отпускает руки братниной.
Представление почти сразу началось и длилось очень долго. Во время первого перерыва царевич Иван подошёл к отцу и слабым своим, глухим голосом заявил:
— Царь-батюшка... челом тебе... повели в свои покои отбыти. Ишь, головушку разломило. Дядько-то сказывает, без спросу твоего не вольно уйтить. Я уж пойду, батюшка.
— Головушку. Экой ты у мене квёлый. Лучше бы и не приводили тебе. Гляди, мене самому, можа, горше твоего. Сижу. Ино и потерпеть надо. Ну да ты ступай. Тебе нечего маятьси. Век без заботы за братьями проживёшь. Иди со Христом...
Иван поцеловал руку отца и, держась за дядьку, вышел из палаты.
— И вправду, государь, — тихо, но тревожно заговорила царица Наталья Кирилловна, — куды неприглядно твоё царское здоровье на вид. Не соизволишь ли и сам на покой? Мы уже и досидим тута всё, штобы народ не булгачити, што ушли-де государи. Иди, государь. Бога ради прошу. Сердечко штой-то у мене не на месте.
— Ну ты, Натальюшка, запричитала. И без тебе тошно. Оставь. Сижу, и ладно. А невмоготу стане, я и пойду. Не робятенко я несмыслёночек. Оставь свои просьбочки, — нетерпеливо закончил Алексей Михайлович, видя, что Наталия собирается ему возражать.
Загремела музыка, начался второй акт.
Хотя внимание зрителей было обращено на сцену, где развёртывались невероятные приключения героя комедии, все заметили, что царь вдруг сделал знак Матвееву и своему лекарю, которые стояли за спиной государя и наклонились к нему. Гаден дотронулся до лба, до руки Алексея Михайловича, шепнул что-то Артамону, и оба почти вынесли его в соседние покои через небольшую дверцу, близ которой были устроены царские места.
Наталья сейчас же вышла вслед за мужем. Царевич Фёдор и царевны поднялись было, но она дала им знак оставаться на местах, и они
Комедианты на сцене лучше всех могли разглядеть, что случилось. Растерявшись, смущённые пробежавшим по залу говором и тревогой, охватившей публику, музыканты и актёры умолкли на некоторое время. Потом, подчиняясь ремесленной дисциплине, снова возобновили представление, но из-за двери, куда увели царя, появился Матвеев и сказал:
— Государь, царь и великий князь мочь не изволит лицедействие смотрети. И все вольны по домам ехати. А хвори особливой нетути. От духу, слышь, от тяжёлого окружило головушку, знать, аки лекарь сказывает.
Музыканты и актёры скрылись за кулисами. Вельможи и послы торопливо двинулись к дверям.
О болезни государя узнали теперь все, однако пока она тревоги не вызвала.
Двадцать второго царица ещё жаловала подарки в честь пятилетия венчания с государем. Однако на следующий день царю стало ещё хуже, и прибывший двадцать пятого января гонец с вестью, что Соловки наконец-то пали, не порадовал его. Пять дней тревога и печаль чёрной тучей висели над кремлёвским дворцом. Что ни день, то хуже становилось Алексею Михайловичу. Обмороки, припадки удушья всё чаще и чаще. А еду совсем не принимает. Тае т больной, как воск. Широкий костяк так и проступает из-под кожи, обтянувшей лицо и тело царя.
Кроме царских лекарей, собраны к постели его все лучшие целители Москвы, какие и в Немецкой слободе живут, и у некоторых бояр, и при послах иноземных.
Долго совещались лекари. Потом, печально покачивая головой, Иоанн Гутменч от имени всех заявил боярам Кириллу Нарышкину и Артамону Матвееву:
— Ко всему надо быти готовым. Еслива што требуется по царству ещё распорядить, лучше пускай бы исполнил его царское величество. И святое причастие приняти благое ещё самое время ести. Долго таил недуг свой царь. Ещё ранее спасти бы мочно, а теперича...
Лекарь не досказал.
Это было под вечер двадцать восьмого января 1676 года. В тот же день патриарх исповедовал и приобщил Алексея Михайловича, который ничуть не удивился предложению царицы Натальи Кирилловны совершить таинство.
— Силы, здоровья прибудет тебе, свет мой Алёшенька, коли примешь святых даров.
— Да ладно уж... нешто я против. Сам хотел. Видно, уж скоро...
— И не думай, государь, не тужи, не кручинь себя. Годы твои ещё не старые. Всяку хворь одолеешь, — глотая слезу, стараясь улыбкой ободрить мужа, уверяла царица. Но сердце не выдерживало смотреть на обтянутый кожей лик его. Под предлогом, что надо к детям, она поспешила уйти и в соседнем покое забилась в беззвучном рыдании.
Кончилась исповедь, причастив царя, патриарх ушёл, в покоях остался лишь постельничий Иван Нарышкин.
— Матвеева мене, а с ним Григория Ромодановского с племянником Фёдором да Воротынского. Всех четверых разом. Легче мене, пока ести силы, надобно приказ отдати.
Явились званые. Царь выслал из опочивальни Нарышкина, заговорил, обращаясь к Григорию Ромодановскому:
— Слышь, князь, вера у мене к тебе великая. Служил ты мене по правде, пока я жив был. Не за блага, а по чести. И по смерти послужи. Обещаешь ли?