Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич
Шрифт:
— Не спеши, Семён Лазаревич, то не я тебе выследил, то дьяк Башмаков. Он сейчас за ярыгами побежал, а ты вали в Китай-город, в Георгиев переулок, в дом Авдотьи Немой, скажешь — от мене. А я опосля зайду, поговорим.
Семён вынул из-под пояса кису с деньгами и бросил на стол, молча обнял брата, расцеловал детей и выскочил из дома. Андрей последовал за ним. И вовремя, почти через минуту показался Башмаков с приставами, ярыгами и стрельцами. Они подлетели к Андрею.
— Из дома нихто не выходил? — выпалил Башмаков.
— Пока я здеси, нихто.
— Вота и ладно.
Они ввалились
На следующий день Андрей явился к Авдотье Немой. Семён сидел за столом чернее тучи, а возле его ног играл сын Алёны, напоминавший обликом умершую. Выпроводив мальчугана на улицу, бывший дьяк Тайного приказа спросил:
— Ты пошто явилси в Москву?
Сенька посмотрел в глаза Андрея:
— Сыновей да брата привёз. Мати ихню Домку ярославский воевода порешил, не в лес же брати. С тех пор аки прибил князя Сеитова, воевода князь Никита Одоевский в лес стрельцов нагнал, ховаться стало невмоготу.
Андрей заговорил, словно извиняясь:
— А што мене было делати? После того аки разграбили царёв поезд, то дело поручили Разбойному, Сыскному и Тайному приказам. Што его разграбил князь Сеитов, я выведал почти сразу, но за нима стоял боярин князь Милославский. Значит, усё обошлось бы ему. Вота я и воспользовался тобой.
Семён требовательней стал смотреть в глаза Андрею:
— А што теперича от мене надобно?
— Вота грамота, поедешь на Дон и передашь Григорию Ивановичу Косагову. Тама сейчас трудненько, останьси при нём, побереги его. Месяца через полтора я туды приеду и мы договорим.
Письмо перешло из рук в руки.
— Те вести, што в грамоте, очень важны, но о них даже дума не знает и царь не ведает. Всплывёт та грамота, не одна моя голова с плеч слетит.
Семён вновь воззрился на Андрея:
— С чего тако доверие?
— С жизни.
— Кабы я опосля с той-то жизни не пальнул в тебе.
— Ну там и видно будет.
Показав Авдотье жестом, что он уходит, не оборачиваясь, Андрей вышел.
Четвёртого мая царём Фёдором Алексеевичем были устроены торжественные проводы князя Василия Голицына к армии, ибо полностью противопоставить себя приказу государя, пускай и умершего, даже под прикрытием царевны он не мог. Перед отъездом он был пожалован титулом боярина и чином воеводы большого полка. Царевна Софья сама расшила жемчугом его новую боевую ферязь. Вторым воеводой при нём посылали одного из племянников князя Ивана Михайловича Милославского, Матвея Богдановича, который был пожалован в окольничие.
Победа Милославских была полной, Иван Михайлович Милославский, Богдан Матвеевич Хитрово, Никита Иванович Одоевский и Василий Васильевич Голицын возглавили правительство и боярскую думу. Чтобы боярин князь Юрий Алексеевич Долгоруков не затаил злобы и не переметнулся к Матвееву, все военные приказы — Рейтарский, Солдатский, Стрелецкий, Пушкарский и остальные — объединили и отдали под его начало.
Четверо же бояр, возглавлявшие партию Матвеева, были разделены между собой. Ромодановский-Стародубский был в Курске, Пётр Долгоруков — в Архангельске, Кирилл Нарышкин завален
В честь торжества стрелецкие полки были переодеты в новые кафтаны и охраняли все подходы Кремля. Посольских охраняла сотня Андрея Алмазова. Мрачный сотник старался спрятаться в тень. К нему подошёл брат Семён:
— Што пригорюнилси, вота не бросил бы царевну Татьяну, можа, и тебе бы сегодня боярина пожаловали и я бы тебе в ножки кланялси.
Андрей аж дёрнулся:
— Пошто мене така честь?
— А кому надобна твоя спесивость? — ответил Семён вопросом на вопрос. — Ни тебе, ни делу. Да и Руси, любовью к которой ты кичишься, ныне твоя спесивость добра не принесла.
Андрей ещё больше помрачнел лицом и отвернулся от брата.
Отъезд начался. Новоявленный боярин ехал верхом на великолепном персидском коне под расшитой тесьмой попоной, в седле с серебряными бляхами. За ним двигались стрельцы и дворянское ополчение, а также боевые холопы самого князя.
Царевна Софья выглядывала в окно, в щель занавески и давилась слезами. Отец даже с того света не давал быть вместе.
«Стоят леса тёмные от земли и до неба», — поют слепые старцы по ярмаркам, восхваляя подвиги могучих русских богатырей и борьбу их с силами зла. И в самом деле, неодолимой плотной стеной кажутся синеющие роскошные хвойные леса, нет через них ни прохода, ни проезда. Лес хвойный — богатство Руси. И вот очередь дошла и до этого богатства. Не долго думая о том, как пополнить опустевшую казну, бояре Иван Милославский и Богдан Хитрово дали добро голландскому и английскому послам на закупку строевого леса. Казна получила средства залатать дыры. Пенькой и льном Англия и Голландия уже не довольствовались и обворовывали Русь, скупая лес за бесценок. Русские торговцы, в свою очередь, обманывали иностранных гостей по мелочам. Не зря иностранцы писали, что русские купцы ведут торговлю с величайшим лукавством и обманом.
Московские купцы высоко ставят в купце ловкость и изворотливость, говоря, что это дар Божий, без которого не следует и приниматься за торговлю.
Андрей Алмазов вернулся к сильно расстроенным торговым делам, и пара операций с голландским сукном вернули его торговлю в обычное русло. В казне не было денег, а торговые обороты в мае доходили до неведомых до этого сумм. И Милославские с Хитрово крутились возле этих денег. Третий крупный спекулянт, глава рода Салтыковы .
боярин Пётр Михайлович, был отправлен воеводою в Тобольск, чтобы не мешался. Деньги же продолжали течь мимо казны.
Государь Фёдор Алексеевич в одном домашнем платье был в своих покоях, отдыхая от частых заседаний думы, проку от которой было мало. Между Фёдором и подданными появилась какая-то невидимая преграда. Тётка Татьяна, сестра Софья и дядька князь Иван Михайлович Милославский постепенно отваживали остальную родню царского дома от нового царя, ставя их в один ряд с остальными знатными родами. Но сегодня царь сам пожелал говорить с боярином князем Воротынским. Князь явился, облачённый в парадные одежды, чего ранее не делал. Фёдор встал ему навстречу: