Нешкольный дневник

Французов Антон

— Вот что, Роман. Я тебе, бля, уже в пупок дышу, хотя несколько лет назад, бля, наоборот все было. Ты на матери, на Алке, на ее шее, значица. А уже большой. Ты эта… пора, ебть, тово… бабло заколачивать самому. Че ты там, бля, чупахаешься в своих бассейнах? Лавэ от того ведь, эта… ни на копейку, бля, не капнет, в натуре. От бассейнов-то, ебть. У меня вот в конторе тоже ребята спортивные, а ведь при деле, ебть. Васька — боксер, Леха — борец-вольник, Вован — штангист, а ведь, бля, не тово… эта…

— Ебть, — подсказал я.

— Во-во, — обрадовался он. — В натуре, бля. Алка твоя, она, стало быть, под Клепой бегает, а Клепа — живодер. Ты, Роман, сам подумай. А если что — вот тебе номерок, звякни, там на телефоне всегда брателла сидит, малявы

ссыпает телефонные. Он мне капнет, если надумаешь.

Это был восемьдесят девятый, без пяти минут девяностый. Только я не задавался риторическим вопросом: пять минут, пять минут, это много или мало? У меня на то не оказалось времени, потому что в этот день Алка домой не пришла, как обычно, а пришла она только под утро. Притащилась. Лицо белое, глаза черные, ввалившиеся, и держится за бок Пришла и тут же без звука улеглась на диван и лежала без движения минут десять, пока я не спросил:

— Что-то случилось, Алка?

Да нет, говорит, ничего особенно. Так, производственные проблемы. Это она так именовала какие-то непонятки, по ее профилю деятельности нарисовавшиеся. Но слово за слово, и я понял, что у нее и у ее драгоценного работодателя, сутера Клепы, большие трения. Алку — еще позавчера — задержали в гостинице и привели в «обезьянник», где продержали до утра, нудно морализируя и рассуждая о том, что это чрезвычайно плохо — заниматься проституцией. Но так как никакой статьи в законе за проституцию нет, то у Алки никаких проблем. А вот с Клепой другое вышло. Его задержали, Клепа же у нас по совсем другой статье, за сводничество, проходит — до пяти лет. Клепа на понты встал. Сказал, что все мусора ему по барабану, потому что он родственник главного прокурора города, и действительно — его кузен чертов, которому Игореша Клепин еще в застой таскал девочек на разживу, женился на дочери прокурора. Клепу куда-то сексотом ткнул, чуть ли не в местное управление КГБ. Так что на такого деятеля, как этот вонючий су-тер, у ментов руки коротки оказались. Но возник еще один поворот: там, в ментовке, на Клепу наехал один мент, оказавшийся старым сослуживцем Алкиного отца, моего деда, стало быть. Ему Клепины регалии и прокурорство по барабану, потому что ему за державу обидно: дескать, Алла Светлова, дочь старшего лейтенанта Светлова, путанствует, а сутенер у нее — Игореша Клепин, которого лейтенант Светлов же в свое время и «закрыл» на три года! Обидно! Ну этот дедов знакомый Клепу на три года закрыть не может, а вот на трое суток, на семьдесят два часа, — за милую душу. И что бы там Клепа ни тявкал, тому менту глубоко до лампочки.

Клепа все-таки дотявкался до своего братца-администратора, прокурорского зятька, выпустили его раньше времени, а Клепа заявил, что Алка нарочно подговорила этого мусорка, дедовского кореша, Клепу несчастного помучить и помытарить. Дескать, не виноватая я, он сам… тово, как сказал бы Колька Голик. Ну гражданин Клепин для начала Алку немного поколотил, потом взял да и подсунул под какого-то чурку, который Алку чуть не убил. Извращенец. Алка думала, что на следующий день Клепа одумается и не будет таким западлом промышлять, да не тут-то было! Клепа на следующий день подставил Алку под групповичок. Тонко сделал, как будто он вовсе ни при чем, но она-то, как говорится, не первый раз замужем, так что Клепины махинации для нее не ребус и не сканворд. Прочитала она его. Сутер Клепа явно задался целью Алку сжить со свету и идею свою решил претворить в жизнь в самые короткие сроки. Сегодня мордобой, завтра групповуха, а послезавтра возьмет да и маньяка какого-нибудь прописного оформит — и все, пиши пропало.

Алка мне все это рассказала, меня аж затрясло. Думаю: да что же это? Я тут, значит, мясо себе наедаю, бицу прокачиваю и мастера спорта получить намыливаюсь, а моя мать, чтобы мне все это обеспечить, теперь жизнью рискует? Я к ней повернулся и сказал, что она может не волноваться, — Клепа этот, козел, свое, давно заработанное, получит. С надбавкой за вредность.

Вспомнился

Колька Голик. Только не хотелось путать во все это его уркаганскую харю и еще с десяток таких же харь, под Колькой ходивших. Голик хоть едва не попал в мои отчимы, учил меня матерным словам и вообще, как говорится, согрел мое детство (в том плане, что каждую осень мы замерзали в неотапливаемой квартире, батареи включали едва ли не к Новому году, а Голик легко решил эту проблему, плеснув мне самогону в мои неполные пять лет), но тем не менее я не стал к нему обращаться. Ну его, со всеми этими бандитскими непо-нятками, разводками и раскладами. Я пошел к Кяепе сам.

Застал я его в ресторане при гостинице его братца-адми-нистратора: Клепа всегда тут ошивался, когда было у него свободное время. Тряс баблом, надоенным с клиентуры. Меня он не узнал, потому что не видел уже лет пять, а я сильно изменился. Не на пятнадцать неполных, сколько мне тогда было, а на все восемнадцать, а по фигуре и на двадцать тянул.

Я присел к нему за столик и сказал:

— Ну здорово, Клепа. Хорошо обед хомячишь. Наверно, аппетит хороший с трудов?.

Он так прищурился и произнес:

— А что так борзо? Ты кто такой? Вышибала, что ли? Ракетчик отмороженный? Ну так тут не твой каравай, так что поднимай зад и стриги отсюда ножками.

— Что-то ты по-другому начал разговаривать. А раньше, помнится, стихи мне читал.

Он уставился на меня, потом переложил голову с одного плеча на другое, как попугай, и выговорил наконец:

— Погоди… так ты что, Роман… Алки Светловой сын? Нет, правда, что ли? Нуда… точно! Ты глянь, как вымахал! — Он протянул руку и хотел было хлопнуть меня по плечу, но вместо этого попал локтем в салат и выругался.

— Я-то Алки Светловой сын, а вот ты, сутер поганый, непонятно чей сын, если так с людьми себя ставишь, падла, — сказал я первое попавшееся, что пришло мне в голову, и, не дожидаясь, пока он выцедит что-нибудь, взял бокал, из которого Клепа пил коньяк, и плеснул ему в рожу. КакЖирик кому-то там, не помню. Клепин еще отдувался и смахивал коньяк рукавом, а я поднялся, схватил его за шкирку и выволок из ресторана, мне даже охрана не успела помешать. Хотя там вышибалы еще те, у них с реакцией плохо. Это из цикла «эсто-о-онскайяа борза-айя-я; применяется для загона раненых черепах и улиток».

На улице я ему сказал:

— Она мне пожаловалась, что ты ее, Клепа, травишь. И даже ударить позволил себе роскошь.

Он смотрел на меня, как сейчас вижу, не столько со злобой, сколько с каким-то плохо скрываемым недоумением: как, дескать, это и есть тот маленький Рома, который еще недавно в коленки носом тыкался? Я предупредил, что больше Алка с ним не работает и что она теперь бросит эту блядскую бодягу и будет жить как человек. Как она бросит, чем она будет жить и каким образом будет зарабатывать на жизнь, я тогда не задумывался. Я вообще тогда редко отягощал себя обдумыванием сказанного, габариты позволяли. Юношеский максимализм плескал. Передача «Играй, гормон». Закончил я закономерным ударом с левой, который у меня хоть и не поставлен профессионально, но тем не менее кандидат в мастера спорта по плаванию, тем более специализирующийся по баттерфляю… в общем, бедный сутер Клепа отлетел метра на два и растянулся на земле, а я сел в подъехавший автобус, остановка прямо у гостиницы «Саратов» была, — и поминай как звали.

Уже из окна автобуса я видел, как Клепу поднимала охрана гостиницы и как он злобно отплевывался и ругался. Обрывки его лестных обещаний, в том числе такое выразительное, как «вырву щенку потроха», долетели сквозь открытую форточку.

В тот же день я позвонил Голику, и он собственной персоной завалил к нам с Алкой уже ближе к ночи. Был слегка выпивши, сказал, что сегодня поднял себе «ауди», подержанную, конечно. Но по тем временам это было круче некуда, примерно как сейчас — лимузин. Судя по быстроте обогащения, гражданин Голик изрядно поработал паяльником и утюгом с каким-то подопечным бизнесменом.