Несколько мертвецов и молоко для Роберта
Шрифт:
«Заткнись!» — строго приказывает покойнику Паутиныч, главный распорядитель на похоронах, но тот продолжает подвывать, вспоминая, как долгами часами валялся в ванне, ждал ее и слушал музыку, звучавшую по кассетнику на третьем или четвертом этаже.
Пауки, перебирая огромными мохнатыми ножищами, несут ванну по жалким саранским улицам, и все люди, мамы с малышами, старухи с авоськами, набитыми продуктами, молодежь с антизапористым пивом «Толстяк» в руках, останавливаются и во все глаза смотрят на странную процессию, потому что такие похороны видеть им еще не приходилось. Впереди ванны-гроба несколько пауков бережно
Машины, троллейбусы тоже стоят, пропуская сумасшедшую процессию, ни один человек не хочет пропустить удивительное зрелище, не видит все это лишь она, моя драгоценная, которой некогда и наплевать на меня, на то, что я умер. Ей без разницы, проехало мне по голове колесо легковушки или я сам удавился в ванной комнате, нарядившись в ее нижнее белье. Уж она-то точно не станем раскапывать могилу, чтобы проверить, на месте ли труп придурка, извращенца и ненормального, — и пока ванна с телом ее бывшего любовника путешествует по саранским улицам, она беззаботно занимается сексом с новым любовничком, голубоглазым брюнетом, делает минет, а затем старательно вылизывает ему зад.
Было бы здорово, если бы у этого подонка было хоть немного благородства, тогда бы он тайком нацедил в кружку ее выделений, примчался на своем шикарном внедорожнике на кладбище и помазал ими губы мертвеца. Больше мне не о чем было бы мечтать, но благородство — непозволительная роскошь для похотливого бизнесмена, ему о благородстве и порядочности ничего не известно, иначе он не стал бы уводить чужую женщину, и поэтому он спокойненько будет постанывать, наслаждаясь старательностью и нежным язычком моей кошечки, пока она вылизывает ему геморройную шишку.
Дальше мне представилась такая картина: процессия прибывает на старое городское кладбище, и у гостеприимно распахнутых ворот меня встречают полуразложившиеся мертвецы, с которыми когда-то я был знаком, — выглядят они отвратительно, как в фильме «Ночь живых трупов», но все они страшно мне рады, потому что я никогда о них не забывал.
Здесь и мой товарищ с черно-красной дырой вместо левого глаза, товарищ, который навсегда остался там, на войне, так и не успев перед смертью помыться. Он без брюк и вместо ног у него голые кости. Баянист-алкаш из 44-й квартиры стоит в распахнутом пальто, в руках у него гармонь, а рядом с ним моя дальняя родственница, умершая от рака, — она говорит мне: «Подонок, ты со мной так и не попрощался! Иди и поцелуй меня в губки! Хе-хе!» Я вижу, что губы у родственницы давно сгнили, и череп, словно наглядное пособие в кабинете биологии, зловеще скалит свои полупрозрачные зубы.
Леша Храмов по кличке Лысый, изрезанный в школе стеклом, тут же. Школьная форма, в которой его похоронили, порядком истлела и висит на нем лохмотьями. «Роберт, — говорит он мне, — не желаешь ли побрызгаться одеколоном „Член мертвого семиклассника“? Запах — шик! Правда, сам член семиклассника давно сгнил», — и Леша смеется.
Придурковатый татарин Рашид стоит с двумя незнакомыми мне и, естественно, мертвыми шлюхами в обнимочку. «Роберт, хочешь развлечься? Если нет, можешь просто посмотреть».
Андрей Баулин держит в одной руке спортивную сумку с ножом, в другой — двустволку, из которой он застрелился и застрелил тестя своего старшего брата.
Все рады мне, отовсюду только и слышится: «Привет, Роберт! Здравствуй, Роберт! Добро пожаловать на тот свет, Роберт!»
Среди знакомых покойников я вижу и мертвых малышей, всех тех бедняжек, которых взрослые дяди и тети безжалостно травят хлоркой, убивают телевизорами, сбивают автомобилями, которых собственные мамаши выбрасывают с тринадцатого этажа и которые просто умирают от разных болезней. Мне всегда было жаль этих несчастных малышей, и теперь они тоже, как другие мертвецы, рады мне. И я рад им, потому что теперь я буду им вместо отца, матери и Бога. Если несуществующий, как я успел убедиться, Бог не сберег их раньше, то теперь они всегда будут под моей защитой. Я, высовываясь из своей ванны, приветливо машу им рукой, и мне ясна моя вечная миссия: я — Бог мертвых, покровитель несчастных малышей…
— Эй, Роберт!
— Что?
— Я тебя третий раз зову. Ты не заснул?
— Нет, замечтался немного.
— Ты все думаешь о ней?
— О ком это?
— Не притворяйся. О ней, твоей ненаглядной, — в голосе Эли слышался упрек, и я понял, почему. Она из кожи лезет, вовсю старается доставить мне удовольствие, занимается со мной оральным сексом, который, может быть, совсем ей не нравится, а я, кретин неблагодарный, не могу с ней просто поговорить. Уткнулся, словно индюк, в окно и мечтаю черт знает о чем.
— Извини, — сказал я.
— Ладно, — уже мягче произнесла Эля. — Ты все еще не можешь забыть ее?
— Не знаю, — признался я. — Наверное, я однолюб.
— Может быть, ты просто привык к ней?
— Может быть.
— Ты давно знаком с ней?
— Очень давно.
— Сколько?
— Тысячу лет.
— А если серьезно?
— Не помню. Очень давно. Наверное, с самого рождения.
— Это тебе просто так кажется. Иногда привычка намного сильнее любви. Она красивая?
— Для меня — да. Хотя, возможно, кто-то и может сказать, что в ней нет ничего особенного. Она невысокого роста, стройная, но непохожа на фотомодель с обложки журнала. У нее красивые глаза и застенчивый взгляд, ее губы всегда немножко улыбаются. И еще — у нее родинка на левой щеке. Не знаю, но мне нравится в ней все. Каждый жест ее люблю. Весь так и трепещу, когда слышу ее голос. Когда говорят о страсти, я знаю, что это — ненастоящее чувство, обыкновенный животный инстинкт, а в настоящем должна присутствовать нежность, понимаешь? Когда я слышу ее голос, я трепещу и волнуюсь, словно перед экзаменом, а когда я вижу ее, меня переполняет нежность, в которой, как в воде, я могу захлебнуться… Не знаю, что это… Наверное, я сошел с ума.
— Тяжелый случай, — озабоченным тоном произнесла Эля. Наверное, ей не очень приятно было выслушивать все это, но виду она, молодец, не подала.
— Тяжелый, — подтвердил я.
— Может, попытаться вернуть ее? Если она любит тебя, значит, она бросит человека, с которым она сейчас, и вернется к тебе.
— Бесполезно, — сказал я. — Даже слышать об этом не хочет. И обо мне не хочет слышать. Она не только разлюбила, она — ненавидит меня. Сказала, что я маньяк, извращенец, чудовище…