Несколько мертвецов и молоко для Роберта
Шрифт:
— Есть причина?
Я пожал плечами:
— Не знаю.
— Подумай.
— Зачем?
— Если знать причину ее ненависти, можно попытаться сделать так, чтобы она перестала ненавидеть тебя.
— Вряд ли это возможно. Наверное, мы никогда не будем вместе. Никогда, — повторил я и сам испугался этого страшного слова. Никогда — значит, никогда, и даже в вечности я буду одинок. Говорят, что после смерти души влюбленных соединяются там, на небесах, но если она разлюбила меня, значит, моя грешная душа навсегда останется в жутком одиночестве, а душа моего ангелочка соединится с душой голубоглазого брюнета, который
— Мне так жаль тебя, — сказала Эля. — Бедненький… Что же делать?
— Напиться и забыться! — ответил я, пытаясь придать словам как можно больше беззаботности.
— Ты хочешь напиться? Что ж, иногда это помогает. Давай купим пиво и…
Я не стал уточнять, какое именно пиво собралась покупать Эля, но быстро перебил ее, сказав, что я пошутил и пить мне совсем не хочется.
— Чего же тебе сейчас хочется?
«Нежно целовать складочки ее влагалища и, уткнувшись лицом в раздвинутые ягодицы, вылизывать ей зад», — подумал я, и одна лишь мысль об этом возбудила меня. Жало в штанах мгновенно увеличилось и затвердело, как деревяшка.
— Тебя, — сказал я.
— Прямо в машине?
— Прямо в машине… Прямо на том самом месте, где когда-то стояли шикарные гробы с желтыми мертвецами…
Эля остановила машину, выключила ближний свет, оставив одни габаритные огни. На улице было совсем темно, мы стояли на обочине дороги, и проезжавшие мимо машины пронзали наш катафалк светом фар, словно лазером. Черное небо в одном месте было продырявлено желтым, как лицо мертвеца, кружочком луны.
— Чувствуешь? — сказал я.
— Что? — спросила Эля.
— Запах. Сладковатый запах формалина…
— Нет, не чувствую, — принюхиваясь, Эля смешно сморщила носик.
— Странно. Эта машина давным-давно пропиталась формалином.
— Ничем здесь и не пахнет. Видишь? — Эля дотронулась рукой до бумажной елочки, висевшей на зеркале. — Это — дезик, малиновый, и пахнет в машине малиной, а не формалином или покойниками. Выдумываешь ты все. Скорее здесь будет вонять помидорами или чем-то еще с огорода, но никак не мертвецами. Я тебе говорила, мой отчим — заядлый дачник, целыми днями торчит на своем участке и частенько там ночует.
— Хороший у тебя отчим? — спросил я.
— Да, — сказала Эля. — То есть не очень… Не знаю. Иногда он хороший, особенно теперь, когда я повзрослела, но иногда он кажется мне очень странным. Раньше, мне тогда было лет двенадцать или тринадцать, он ко мне приставал.
— Приставал?
— Ну да. Когда матери не было дома, показывал мне свой огромный член и предлагал поиграть с ним. А я, еще совсем ребенок, в куклы играла. Он тискал меня и обещал задарить сладостями, если я голой лягу с ним в кровать. «Мы просто полежим, и я даже притрагиваться к тебе не буду», — говорил он. Я хоть и играла в куклы, но не была совсем наивной дурочкой. Он ничего так и не получил, хотя каждый раз, когда мы оставались одни, облизывался, словно кот на сметану.
— А что твоя мать?
— Она ничего не знает. Я никогда не рассказывала ей об этом, а потом, когда я повзрослела, он потерял ко мне интерес.
— Да он настоящий педофил, — сказал я. — Гумберт Гумберт. Любитель маленьких и хорошеньких девочек.
— Вроде того, — улыбнулась, Эля. — Надеюсь, Роберт, ты не такой?
— Нет, — сказал я. — Нимфетки меня не интересуют. Мне
— Старухи? — обрадованно-игриво воскликнула Эля. — Это тоже болезнь, не могу вспомнить, как она называется…
— О старухах я ничего не говорил, — запротестовал я, но Эля ничего не желала слушать и, дурачась, принялась обзывать меня маньяком, чудовищем и никак не могла вспомнить, как называют извращенца, который трахает древних старух.
— Дурочка ты, — тоже дурачась, сказал я. — Хочешь большой и чистой любви? Тогда полезай в багажное отделение катафалка!
Не говоря ни слова, Эля перелезла через спинку своего сиденья назад. Я последовал за ней. Эля перегнулась через спинку обратно, выключила в салоне свет и заперла обе двери. Прогнувшись и выпятив мне на обозрение свою задницу, она выглядела очень соблазнительно. Я прижался лицом к ее ягодицам, туго обтянутым юбочкой, и даже через ткань почувствовал тепло ее тела.
Эля замерла, а я быстренько стянул с нее трусики и задрал юбочку. Трусики я бросил прямо на пол, где на кусках картона стояли какие-то ящики, валялись грязные мешки и инструменты. Очередной луч пронзил нашу машину, осветив ослепительно белую задницу, с широко раздвинутыми ягодицами, немного вывернутыми от того, что Элин живот находился на спинке сиденья, а голова склонилась к ручнику; чуть ниже тугого колечка — анального отверстия я увидел волнующий разрез и волоски вокруг него. Прижавшись губами к горячему влагалищу, я почувствовал характерный привкус Элиных выделений — горьковатый и немного соленый. Из Элиной груди вырвался протяжный стон, а мне представилось, что я нахожусь в машине не с Элей, а со своей возлюбленной. И машина — не мрачный катафалк, перевозивший в Германии уйму мертвецов, а шикарный внедорожник «Тойота», владельцу которого я только что отрубил голову, и она вместе с телом валяется на земле, у огромных колес.
— Моя сладенькая… милая моя, как я по тебе скучаю. Жить без тебя не могу… — прошептал я очень тихо, так, чтобы Эля ничего не услышала. Мои губы скользили по ее влажному влагалищу, и в какой-то момент я вообразил, что вместо Элиной задницы передо мной лицо моей ласточки, хорошей моей, и Элино влагалище — это ее губы, голубки моей. К тому же левую ягодицу украшала родинка и, сами понимаете, с чем это у меня ассоциировалось.
Я нежно целовал горьковатое влагалище, втискивал в него жадный язык, и мне казалось, что это — ее прелестный ротик и я натыкаюсь своим языком на нежный язычок и жемчужные зубки моей красотулечки. По радио крутили Паскаля с его «Шелковым сердцем», а когда нас обогнал очередной автомобиль, осветив салон, я понял, что мое жалкое воображение ничего не в силах изменить и целуюсь я всего-навсего с задницей Эли.
Эля стонала так громко и так энергично извивалась, что сползла со спинки и провалилась между сиденьями. Я крепко держал ее за бедра, не желая ни на секунду отрывать от нее своих похотливых губ.
Я подумал, хорошо, если бы на Элином месте была сейчас моя любовь, и тогда она, возможно, тоже вылизала бы мне зад, как своему голубоглазому брюнету, — подобного мне не довелось испытать, но предложить сделать это Эле я постеснялся. Она и без того делала для меня, никчемного человечка, слишком много. Еще я подумал: интересно, а вылизывает ли зад своему очередному дружку заокеанская супермодель Хизер Козар?