Несколько моих жизней: Воспоминания. Записные книжки. Переписка. Следственные дела
Шрифт:
Амосов тоже год катал тачку и хорошо запомнил роль блатарей в избиении пятьдесят восьмой статьи, когда блатари палками выбивали план из троцкистов и фашистов.
Амосов кончил срок, работал на административной работе. Главврач большой больницы. Но он был отравлен Колымой. Он пил и пил каждый день, пока не падал с ног. Человек железного здоровья. Утром он умывался и, чуть покачиваясь и отдуваясь, двигался в кабинет. Ровно в 9 часов он начинал прием.
Амосов женился даже на какой-то молодой договорнице, которую звал и сам и все работники больницы Аней. Однажды мне случилось быть на вольном поселке ночью. В квартире
– Прыгай, блядь! – кричад Амосов на жену, указывая с балкона. – Прыгай!
Но Аня вернулась в комнату, и главврач задернул занавеску.
Потом Амосов работал и жил в Магадане – в пятьдесят первом году я встретил его на улице, когда пытался уехать из Магадана на материк.
А потом – я еще был на Колыме, в Адыгалахе, в дорожном управлении – Амосов умер, от инфаркта.
Я познакомился с Беловой.
– Ты здесь работать не будешь!
– Ну не буду, так не буду. А так от меня требует главный врач, поэтому мы тут кое-что переставим.
Белова исчезла и не ходила в приемный покой дня два. На третий день меня вызвал Амосов.
– Вот я тебе прочту рапорт Беловой.
Начальнику Центральной больницы М. А. Винокурову заведующей приемным покоем B.C. Беловой. Рапорт.
В приемный покой на должность фельдшера назначен заключенный Шаламов неоднократно осужденный за контрреволюционные преступления, как мне удалось выяснить в спецчасти, з/к Шаламов был осужден в 1929, 1937, в 1943 году, является кадровым троцкистом и врагом народа. Я не могу работать в окружении таких махровых контрреволюционеров и преступников, как Шаламов.
С работой в приемном покое справляюсь. В этом назначении я вижу руку немецкой разведки, которая внедряет троцкистских агентов в нашу больницу.
К тому же Шаламов груб и вчера дважды довел меня до истерики. Моих распоряжений он не выполняет.
Прошу немедленно решить этот важный государственный вопрос.
А какое мнение начальника больницы?
– Вот, – и Амосов протянул мне рапорт Беловой, где Винокуров написал поперек листа своим уверенным почерком опытного колымского администратора, которому встречались и не такие проблемы:
«Тов. Амосову. Приучите своих подчиненных по таким вопросам обращаться лично к вам. М. Винокуров».
– А почему ты груб? Почему она пишет: груб так, что у нее было два истерических припадка. Матом ты ее, что ли?
– Ну, что вы? Каким матом? Пальто просто не подал.
– Так подай! Подай пальто! – Амосов выскочил из-за стола. – Подай даме пальто. Ведь тут двойная субординация: она начальник – ты подчиненный. Она женщина – ты мужчина. Двойная субординация.
– Даже тройная, – сказал я. – Она – вольная. Я – заключенный.
– Совершенно верно. Тройная субординация. Чего тут думать! Подай пальто. Так подай, подай ей пальто. Клянусь тебе, больше недели Белова здесь не проработает. А за неделю она успеет поднять все колымские архивы – и левобережный и магаданский, да еще московский подымет, до Москвы доберется. Подай, подай этой даме пальто.
– Не обещаю, гражданин начальник, –
– А почему она пишет, что ты не выполняешь ее распоряжений.
– Так ведь вы сами сказали: единственная инструкция – не выполнять ее распоряжений.
– Да ведь я фигурально.
– Да и я – фигурально.
– Так в чем дело?
А дело было в том, что все восьмь санитаров приемного покоя, чувствуя новый курс, не выполняли распоряжений Валентины Семеновны. Санитары, правда, не говорят, что я приказал им так делать, а подходили ко мне и спрашивали:
– Валентина Семеновна сказала, что надо сделать – то-то. Делать?
В этом вопросе была и утонченная месть арестанта-раба, и самый обыкновенный расчет – не ошибиться бы, вдруг завтра меня выкинут из приемного покоя, на штрафной прииск загонят, если я выполню приказания бывшего, но юридически еще существующего начальника. Я всегда отвечал: «Да, делать так, как сказала Валентина Семеновна, и не спрашивать меня больше об этом». Но вопросы – и ее любимец Гриша Рогоз спрашивал, и ненавидимый ею Гриневич, спрашивал и работяга Ильиных, и лодырь Савиных – все спрашивали после приказаний Валентины Семеновны у меня – слушать, выполнять ли им распоряжения.
В конце концов неделя – дело небольшое, и настал час, пришла суббота – банный день. В приемном покое мылась семья Беловой – ее дети и муж, много часов подряд, хотя у нас не было парилки. Перед субботой Валентина Семеновна подчеркнуто любезно обратилась ко мне: разрешу ли я ей мыться в приемном покое.
Я тотчас же принял это обращение всерьез, собрал всех санитаров.
– Эй – Гриша, Петя! Ваня! Миша! Валентина Семеновна будет мыться здесь. Так чтобы все было так, как раньше. Отвечаете мне головой.
А в следующую субботу Валентина Семеновна уже мылась со всей своей семьей в поселке, в бане для вольнонаемных.
Через неделю Белова уехала на прииск, где работала начальницей санчасти, и даже больные с этого прииска на Левый берег поступали. В одном из эпикризов был диагноз: «Холецистит левой почки и подпись: Начальник санчасти врач В. Белова».
Рогоз
Сидели мы летним вечером, а на Колыме летние вечера холодные-прехолодные. Целый день прошел без этапов, без приездов высшего начальства. Управлялись в приемном покое мы двое – я, фельдшер, и Рогоз, санитар. Рационализация была доведена до предела. И когда привезли инженеров из Китая на постоянное жительство в больницу – как ни желало начальство сохранить информацию, менее двух человек в приемном покое держать было нельзя. Затарахтела машина, оба мы поняли, что и нынешний день не пройдет без этапа. И верно, распахнулась дверь из коридора, и в комнату вскочил военный с погонами старшего лейтенанта.
И с порога крикнул: «Я – начальник прииска». И исчез. На вахту вызвали надзирателя, как требовалось, чтобы приезжий шофер отогнал свою машину, не ставил близко к входу. Шофер вызвал начальника больницы.
Возникла пауза, которая вот-вот должна была прерваться, и я спросил:
– Вот – Гриша, ты работаешь со мной почти три года, что, по-твоему, должен я сказать на такие слова: «Я начальник прииска Бурхаев».
– Я думаю, – сказал Рогоз неторопливо, – как я вас знаю – вы обязательно должны сказать следующее: «Ну и хрен с тобой, что ты начальник прииска Бурхаев. Дело-то в чем?»