Несколько сюрпризов от Принцев
Шрифт:
Драко внимательно слушал.
– Я от него узнал, что...
– Гарри замялся.
– Я понял, - резко перебил Драко.
– Его известили сразу. Извини, - Гарри покачал головой.
– Мы беседовали... Довольно долго. По крайней мере, для меня час общения с твоим отцом - это рекорд...
– Гарри чувствовал, что несет чушь, но как лучше сказать, не имел понятия, и поэтому нервничал.
– Мы говорили тогда о тебе. И мне показалось, что я... э-э… немного лучше тебя понял. По крайней мере... он многое рассказал о тебе.
Драко с подозрением уставился на Гарри:
– С
– Он был под зельем, - Гарри отвернулся к окну.
– Ясно, - Драко повертел чашку в руке, но пить не стал.
Повисла тишина. Гарри разглядывал площадь. Наверное, иметь особняк с собственным двором, как у Малфоев, было бы удобно…
– Драко!..
– Да?
– Скажешь мне, почему… м-м… ты все-таки себя так вел?
– тихо осведомился Гарри.
Драко посмотрел Гарри в глаза. Очень сосредоточенно. Дотянулся до ладони Гарри, аккуратно подхватил ее и, слегка склонившись, притронулся губами к пальцам. Еще раз заглянул Гарри в глаза и покинул столовую.
Гарри проводил его взглядом, медленно покивал своим мыслям и рухнул на стул.
На столе стоял недопитый - а точнее, почти нетронутый - кофе. Гарри автоматически взял чашку в руки и отпил. И чуть не выплюнул. Ему показалось, что только что он попробовал сахарный сироп с легким ароматом кофе.
Это была чашка Драко.
Случай и время
Два величайших тирана на Земле - случай и время.
И. Гердер
Драко плакал.
Он жил в особняке Блэков уже почти месяц, и каждый день - точнее, каждый вечер - были слезы. Гарри возвращался из Министерства позднее Драко: авроратские преподаватели сжимали сроки обучения и программу, как могли, в результате Гарри попадал домой не раньше, чем часам к шести. И он быстро научился прежде всего звать эльфа.
– Кричер!
Эльф появился перед Гарри и с поклоном поприветствовал хозяина.
– Драко?
– коротко осведомился Гарри.
– Как обычно после работы, хозяин, - недовольно проквакал эльф. Говорить напрямую, что Малфой плачет, Кричер не хотел: по его мнению, Драко - сын Нарциссы - позорил славный род Блэков своими слезами.
Гарри вздохнул.
– Как долго?..
– Хозяин Драко закрылся в своей комнате час назад.
Час. Обычно Гарри старался просто переждать вечернюю истерику отдельно. В противном случае Драко начинал злиться на себя за слабость, на Гарри - за то, что эту слабость видит, на отца - за то, что вовремя не сказал … В результате это заканчивалось или руганью, или истерикой еще худшей. Но час… Это могло означать что-то очень невеселое даже для привычного уже к бедам Драко.
Гарри предупредил о себе стуком и вошел в комнату. Драко оставил дверь незапертой - почти приглашение.
Он сам сидел, поджав ноги, на кровати и бессмысленно смотрел в окно.
– Там еще светло, - тихо проронил Драко, не оборачиваясь.
– Конечно. Первое мая, - откликнулся Гарри, садясь рядом.
Драко судорожно вздохнул.
Не имело смысла спрашивать, что случилось. Все случилось.
Драко облокотился на плечи Гарри и невесомо потерся щекой о его мантию,
Какое-то время оба просто наслаждались молчаливыми объятиями.
А потом Драко развернулся и поцеловал Гарри.
* * *
Гарри гладил аристократические руки, живот, поясницу, лопатки, шею, лицо… На бледных, пошедших красными пятнами, щеках высыхали слезы.
Развернув Драко и надежно обхватив ладонью его затылок, Гарри зацеловывал соленые следы. Он никогда не хотел бы видеть Джинни плачущей, но Малфой скорее вписывался в картину личного несчастья, чем личного счастья. И Гарри ощущал мрачное, злобное удовлетворение от страданий Драко. Потому что так же страдал сам. Потому что Драко не был нежной любимой девушкой - он был заклятым товарищем, прошедшим вместе с Гарри всю войну, но по другую ее сторону, и ставшим попутчиком теперь.
Война щедро наградила обоих - потерями, болью, страхом, ночными кошмарами - без капли скупости из ее дьявольского рога изобилия. И правом на любое безрассудство, на любое непостижимое разумом чудо - чтобы только греться и греть, обретать и дарить заботу, бережность и защиту - то, что было отнято у обоих.
И оба очертя голову бросились в это разрешенное безрассудство - потому, что каждый их вдох, каждый шаг был заранее оплачен собственной болью - и Гарри сцеловывал эту боль, нежно, осторожно, лелея и охраняя ее, как драгоценную губительную печать войны. Каждый поцелуй был искуплен кровью, тщетными криками, тысячу раз изнасилованной надеждой, искалеченной справедливостью… И Драко дарил свои поцелуи так же истово, опасливо, выискивая и прогоняя малейшую тень грубости, жесткости, принуждения; Драко крепко и аккуратно обнимал Гарри, лежа на его коленях, трепетно перебирал его волосы, касался его рук, вжимался в его грудь…
И Гарри предупредительно освобождал Драко от одежды, легко покрывал поцелуями его замерзшее тело, отогревал губами его тонкие пальцы, ласкал его запястья, ключицы, копчик, бедра; мягко растягивал его, одновременно целуя, облизывая, всасывая - стон за стоном, словно эти стоны могли заменить в памяти бесчисленные стоны мук; и бесконечно бережно входил в него - стон за стоном…
И после оставался рядом, держал в объятиях, прятал за собой и прятался сам, потому что, слава всем богам, не любил и не был любим, а только щедро отдавал накопившуюся нежность в обмен на такую же чужую бьющую через край нежность.
Время взрастило в них потребность, случай даровал возможность - и они не ждали от судьбы более закономерного дара.
* * *
Гарри не собирался спихивать заснувшего Драко с колен. Вечер был слишком хорош, слишком спокоен; слишком убаюкивающим, позволяющим ни о чем не думать, был огонь в камине…
Пока из ярко-зеленого пламени не шагнула Джинни, застав любовников по несчастью на любимом уютном диванчике, заменившем - хвала тебе, наука трансфигурации!
– пару кресел. Джинни застыла с открытым ртом, в следующую секунду подалась обратно к камину, но, пересилив себя, осталась.