Нескорая помощь или Как победить маразм

Орловский Михаил Сергеевич

— В больницу едем? — Не понятно, то ли спросил, то ли утвердил наш док бабульку.

«Там нападают, ставят к стенке, отбирают последнее», — опередил пенсионерку с ответом Александр Покровский, которого, несмотря на ясность слога, слышал только наш академик.

— Ага, — слабым голосом сразу с обоими согласилась старушечка и тяжело кивнула на пакетик с вещами (видимо, она и сама понимала, что без госпитализации никуда).

— Так, Володя, зови на подмогу Игнатьича, а я пока ближайший стационар запрошу, — уже к фельдшеру обратился Эндрю, между прочим подумавший, каким макаром он бы бабушку-сердечницу с пятого этажа спускал, не окажись рядом отличной смены: фельдшера Володи, ответственного сотрудника, отца двоих детей, и водителя Валерия Игнатьевича, крепкого, а главное, не пьющего, что для наших дней весьма не часто. Да и некоторым водителям на «скорой помощи» самим требуется содействие

в спуске.

«На глубине семьдесят два метра» — напоминала книга, не желавшая отставать от врача с разговором. «Да какие семьдесят два, — резко огрызался медик, — с инфарктом каждый метр рискует стать последним. Каждый. А кстати, интересно, сколько здесь до машины? Наверное, порядка семидесяти и будет. Если, разумеется, по лестнице. А коли по прямой сигануть. Только кто же даст-то? Мусингов же нет. Да и бабулька вряд ли смогла бы за них держаться», — мысленно пошутил академик, но сам почему-то даже не улыбнулся.

Так, за фантазиями и рассуждениями, спустились к машине. Больная зафиксирована, капельница заряжена, двигатель запущен и даже ближайшая больница одобрена. Наш товарищ подле пациентки, контролирует давление и сердечный ритм: очень не хочется в пути на фибрилляцию нарваться.

Вой сирен и мигалок заполнил ночную улицу. Пусть намело крайне мало автомашин вокруг, но те редкие ночные водители грозят стать роковым препятствием для считающей секунды «скорой помощи». А с сиренами всё-таки пропускают. Пусть и не поголовно. Здесь вам не Заморское царство. Про сей факт нельзя забывать.

«Это очень важно — вертеть башкой», — вдруг весьма внятно сказал Покровский-книга. И не успел академик хоть как-то среагировать на подобное изречение начхима, в голове проявился следующий эпитет: «Мы же так просто не сдыхаем». Ну, это вообще применимо к русскому народу. А при своевременной медпомощи границы данного утверждения окончательно простираются в бесконечность, хоть мы и не боги. Пульс семьдесят два, давление сто на шестьдесят — молодец, держится бабулька.

Лихо промчались два перекрестка. Скорость ветра. Лишь снежный вихрь мог составить конкуренцию. Через окошечко между салоном и кабиной «03» Эндрю взглянул на дорогу. Пустота, снег и… красный свет… Нет, нет. Это не свет. Просто очередная цитата замаячила ярче остальных. И почему-то красными буквами: «При авариях всегда кажется, что прошло несколько часов». — «Ну, это если ты в сознании», — решил поспорить наш врач, понимая, что Покровский, скорее всего, сам тогда тонул. А книга отвечала за автора и вновь красным: «Очень важно — вертеть башкой».

Бу-бух!!! Скрежет металла наполнил воздушное пространство. Чемоданчик, кардиограф и академик полетели к противоположной стенке. Машина накренилась и, сплясав мазурку на двух колесах, звонко плюясь осколками, грузно повалилась на бок. Лязг корпуса об асфальт заиграл на барабанных перепонках. Звук раздирал уши и колошматил в слуховые рецепторы: молоточек, стремечко и наковальню. И где-то там, на глубине, отчаянно кричал Покровский: «Дифферент на нос, и рогами в дно, всё кувырком». От скрежета казалось, что голова вот-вот лопнет, разлетится на мелкие кусочки, как вдруг…

…всё стихло. Машина легла «на дно».

Очнулся от голоса. Где-то говорили. Где?.. «Так ахнуло, что чуть мозг не вытряхнуло» — тихие, приглушённые слова, это же, кажется, Александр. И, не дав прийти в себя, он ещё громче произнёс: «Лицом тянуться к воздушной подушке, потому что везде в отсеке вода». — «Но мы же не на лодке», — попытался зачем-то возразить академик, быстро открыв глаза, словно побоявшись утонуть. Свет в салоне не горел, где-то рядом хрипела больная. Кардиомонитор отцепился и показал изолинию. «Вот же он, воздух, а когда он рядом, на какое-то время…» — вновь выкинул Покровский, и Эндрю вспомнил про воздух. Вернее, про кислородный баллон. А ну щас как рванёт! Ползком док направился к разбитому боковому окну. Где-то искрило и жутко сифонил упомянутый баллон. В общем, всё как в фильме ужасов. «…Перестаешь ощущать себя человеком», — Александр-книга закончил-таки фразу. «Да я вообще ничего не чувствую, и дышать тяжело», — наконец ответил Ойстрик-человек. Очевиден перелом ребер. Да и сотрясение не хилое. Хорошо хоть жив. «Тяжело — ждать своей очереди», — уточнила книга. «В смысле очереди? — не понял товарищ. — На тот свет, что ли?» Не хотелось думать о смерти, по крайней мере, собственной. Молодой, может быть, когда-нибудь талантливый. И тоже отец. «Но нас ищут — ежу понятно», — успокаивал Покровский. «Да чего искать-то, лежим чуть ли не в центре Путенбурга», — сплюнул констатацией Эндрю. Город значительно разросся, и в наши дни Московский район не казался какой-то окраиной. До Невского проспекта рукой подать: десять километров для

пятимиллионного мегаполиса не крюк. «И ещё бы найти торпедиста. Желательно живьём», — подсказал Александр. «А-а-а, ты имеешь в виду падлу, протаранившую нас?» — на ходу схватил намёк академик. Как можно ночью не заметить сверкающий и орущий на все лады микроавтобус?! Хотя сейчас не до дебилов. Беспокоило иное. Покровский это сразу понял: «Кто-то выйдет через люк. Кто-то — как попало». Да, хочется выбраться. Наверх. Достать коллег. И глоточек свежего воздуха. Обязательно. «Воздух — колючий, ядреный, щекочущий нёбо, обжигающий язык и гортань», — напомнил Саша. А в феврале по-другому и не бывает. Чай, не Италия вам. Температура поселилась в минусе надежно. И даже приросла к нему, если можно так сказать. Посему и воздух соответственно. Как же трудно дышать. «Нужно бубнить себе: «Дотянешь, дотянешь, обязательно дотянешь»», — поддерживал химик-писатель. «Спасибо тебе, приятель, — поблагодарил медик-спасатель, — нам тут легче, это не под водой в железе оказаться. Упаси Бог». Он представил себе нештатную ситуацию на атомоходе или пусть даже на дизельке, и кожей ощутил первобытный страх. Там и без аварии клаустрофобию проще пареной репы заработать. «Мне придется вслепую нырять в воду внутри подводной лодки», — согласился с мыслями Саша. Эндрю всё отчётливей казалось, что с ним беседует сам автор, а не его книга. И даже более того, академик ощутил воду, тяжёлый воздух и жгучее желание добраться до торпедного аппарата. А главное: торпедиста действительно нужно найти. Настоящего торпедиста. «Нет, на берегу все же спокойней. Это я тебе как начмед начхиму говорю», — хлопал по невидимому плечу Покровского медработник. А химик включался в разговор и насмешливо возражал очередной цитатой из рассказа: «Нам бы ещё бабу сюда». Вместе улыбнулись. На сей раз наш товарищ решил ответить тоже цитатой, пусть и не из своей книги (просто не успел ещё ничего написать), а из тургеневской, «Отцы и дети». «Порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта», — вспомнил он великого классика. Покровский, видимо, хотел поблагодарить Андрея за такую находку, но его перебили:

— Вань, ты снимаешь? — раздался женский голос.

«Вот сволочи!», — подумал Эндрю. Помогли бы лучше, а они видео пишут. Он выполз из окна и вновь ужаснулся. С бензобака капало топливо, а в салоне по-прежнему шипел баллон, и искрила электрика. Сам выполз, хромая. Минута, другая. Тишина. Лишь вой новых сирен раздражал перепонки. Прибывали коллеги и милиция. Когда стало ясно, что взрыва не будет, Эндрю вернулся обратно: достать напарника и наркотики. Но при первом взгляде в кузов открылось страшное: Володю уже не вернуть. Накрыв фельдшера скоряшной курткой, академик отыскал чемоданчик.

— Мамочки родные! — воскликнули со стороны кабины. — Иван Сергеевич, водитель не подаёт признаков жизни. Может, вы в салоне посмотрите?

«Не может быть! Неужели и Игнатьич погиб! — с горечью заметил наш медик. — Я не хочу верить, что они мертвы. Пусть не на лодке, но тоже нелепо». Как же глупо, обидно, несправедливо! Им бы ещё жить и жить. А сколько ещё подобных трагедий на наших дорогах? Не на один экипаж жертв насобирать можно. Хотя при чем тут количество? Даже жизнь одного человека ценна. И об этом нужно помнить.

— Живые есть? — раздался голос в салоне.

— Ещё бы! — Эндрю вспомнил химика, и тот его поддержал: «Мы же так просто не сдыхаем».

На перекрестке Гагарина и Типанова разбирали последствия аварии. При первом взгляде становилось очевидно, что виновник аварии, сотрудник Органов на собственном автомобиле, начисто проигнорировал карету «03». На данном перекрестке её силуэт виднелся чуть ли ни за километр: никаких строений нет, деревьев нет, и лишь ветер да редкие снежинки закрывают обзор. Ах, да. Пропустил ещё один фактор. Это хмель в голове. Ведь даже без алкометра у «торпедиста» чувствовались пары того самого, зелёного и спиртосодержащего, что губит тех, кто постарше, и мешает правильно развиваться тем, кто помоложе. К тому же, алкоголь придал «болиду» скорости, прижав стрелку спидометра к ста двадцати км в час. Обо всем этом Эндрю узнал от сотрудников милиции, прибывших на место аварии. Пока нашего товарища укладывали и успокаивали в машине.

— А ты померил расстояние от места столкновения до «скоряшников»? — поинтересовался один из ментработников у другого.

— Ага, — подтвердил второй и, откашлявшись от холодного, колющего горло воздуха, огласил: — Ты не поверишь: семьдесят два метра.

Двери «скорой помощи» захлопнулись, и гражданина Ойстрика повезли в ближайшую одобренную в бюро больницу.

Всё-таки: «Это очень важно — вертеть башкой».

Вызов № 44 МИКРОСКОПИЧЕСКОЕ УЛУЧШЕНИЕ