Несостоявшаяся революция

Соловей Валерий Дмитриевич

Энизирующееся сознание составляет ментальный фон пере­живаемой нами эпохи, но само по себе оно не есть национализм. Точно так же, как не является национализмом и растущая русская этнофобия — комплекс негативных реакций в отношении этниче­ских «других».

Ксенофобия не подразумевает стремления к политической вла­сти — этой альфе и омеге национализма, хотя национализм может включать ксенофобию как часть своей идеологии и практики[8]. Про­ще говоря, даже если каждый националист ксенофоб (что вовсе не обязательно), далеко не всякий ксенофоб — националист. Этнофобиясоставляет питательный бульон для национализма, но рождение вли­ятельного национализма даже из мощных ксенофобских настроений не гарантировано.

По

крайней мере, в России националистами является очевидное меньшинство этнофобов. Парадоксальным образом одни и те же лю­ди одновременно поддерживают самые жесткие рестриктивные меры против мигрантов и требуют политического и правового преследова­ния русского национализма[9].

В целом же, говоря о «банальном национализме», необходимо подчеркнуть следующее важное обстоятельство. Это чувство не носит мобилизационного характера. Русские в массе своей не готовы жерт­вовать собственными интересами и, тем паче, жизнями ради страны и государства, как бы они ими не гордились (тем более что актуальное государство они откровенно презирают). Патриотизм для них любовь к Родине, но не самопожертвование во имя нее. Доля людей, выбрав­ших «комфортную, удобную для жизни страну, в которой на первом месте стоят интересы человека, его благосостояние и возможности развития» в три раза превышает долю сторонников идеала «могучей военной державы, где во главе угла стоят интересы государства, его престиж и место в мире»[10]. Здесь к месту вспомнить старую истину: молодость жаждет умереть ради правого дела, зрелость хочет ради не­го жить. В этом смысле русское общество вступило в пору зрелости. Русские — патриоты ровно до той поры, пока это чувство не вступа­ет в противоречие с их личными интересами. Перед ними отступает любой патриотизм. Что еще в большей степени верно для российской элиты.

Третьим кардинальным результатом этнизации русского созна­ния стало изменение политического дискурса, где «патриотизм» пре­вратился в политическую конвенцию. Все политические идеологии, программы и риторика всех российских партий и лидеров включают теперь отдельные националистические положения под эвфемизмом «патриотизм». Если даже такой завзятый либерал, как Анатолий Чу­байс, выдвинул идеологическую новацию «либеральной империи» (формула, вызывающая отчетливые коннотации с националистиче­ским дискурсом), а его детище, СПС (ныне почивший в бозе), пытался разработать программу «либерального патриотизма», то что говорить о левых и центристских партиях с их непременным государственни-ческим и патриотическим рефреном.

В то же время в рамках широкого «патриотического» консенсуса произошло заметное усиление этнических и, в каком-то ограничен­ном смысле, русских националистических мотивов. Инициированный партией власти, «Единой Россией», весной 2008 г. так называемый «Русский проект» уже одним названием (не российский, а именно русский!) недвусмысленно выдавал свое националистическое про­исхождение.

Более того, лично Владимир Путин в апреле 2008 г. публично оха­рактеризовал себя и своего преемника, Дмитрия Медведева, как «в хорошем смысле слова русских националистов».

После кондопожских событий (рубеж августа — сентября 2006 г.) националистические требования были имплантированы даже в конк­ретный политический курс. Для Кремля Кондопога оказалась громом среди ясного неба, хотя теоретически она была легко предвидима и, в некотором смысле, даже неизбежна. Беспрецедентный рост им­миграционных потоков на территорию России — по числу нелегаль­ных иммигрантов наша страна занимает второе место в мире после США — значительную часть которых составляют так называемые «визуальные меньшинства» (то есть люди, внешне заметно отлича­ющиеся от принимающей стороны), не мог не вызвать заметной на­пряженности. По горячим

следам Кондопоги 58% граждан России заявили о возможности новых столкновений на межнациональной почве, а в Москве и Петербурге таких пессимистов оказалось почти 90% (данные ВЦИОМ).

В результате была предпринята попытка регулирования миграци­онных потоков на территории Российской Федерации: с подачи власти начались публичные дебаты о приемлемой доле мигрантов, внешне и культурно отличающихся от принимающего населения (в частности, один из высокопоставленных чиновников Федеральной миграцион­ной службы зимой 2006 г. заявил, что такие мигранты не должны пре­вышать 20% общей численности населения того или иного региона); в законодательстве о миграции и в практической политике произошли заметные изменения, направленные на более «плотный» контроль трудовой миграции и предотвращение нелегальной миграции.

Правда, реальная цена этих мер оказалась, мягко говоря, мизерной. Всего лишь полутора годами позже, в сентябре 2008 г., Государственная

Дума сразу в трех чтениях приняла поправки в «Закон о гражданстве Российской Федерации», открывшие зеленый свет для иммиграции в Россию. Смысл этих поправок поистине иезуитский: ведь они отнесли к категории «соотечественников», получивших право облегченного получения российского гражданства, лиц, не знающих русского языка! Вчерашние мигранты формально окажутся сегодняшними российски­ми гражданами, не зная русского языка и не имея никакого отношения к русской «почве» даже в самой широкой ее трактовке.

Столь же ничтожным по своим последствиям оказалось и са­мое известное решение — о фактическом закрытии в течение 2007 г. рынков страны для иностранцев, что мотивировалось защитой инте­ресов «коренного населения» (эвфемизм для обозначения русских, составляющих «коренное население» на большей части российской территории).

Тем не менее, несмотря на декларативный характер этих шагов, сам факт их был очень важен для легитимации «русского вопроса». Впервые высшая власть публично признала, что в государственной защите нуждаются не меньшинства, а основной этнический массив страны — русский народ. Тем самым она пошла навстречу части тре­бований, которые последние несколько лет постоянно предъявля­лись русскими националистическими организациями. Более того, в октябре 2008 г. молодежный филиал партии власти — «Молодая гвардия "Единой России"» — провел в Москве публичные акции, требуя выселения мигрантов из российской столицы. Если это не ксенофобия, то что?

В целом можно говорить о формировании идеологии «нового госу-дарственничества», контуры которой проявились еще в прошлом деся­тилетии, но законченное выражение она приобрела в путинское прав­ление. Содержательно это выразилось в обогащении официального лексического ряда патриотической и державной риторикой, широком оперировании категориями «национальных ценностей», «националь­ных интересов» и «национальной идеи», дозированном и вербальном антивестернизме, государственной поддержке Русской православной церкви, манипуляции имперскими символами, присвоении (с после­дующей стерилизацией) части националистических идей.

Здесь проглядывает очевидное сходство с использованием им­перских (и, отчасти, националистических) мотивов Иосифом Ста­линым в 40-е — начале 50-х гг. XX в. Историческая несоразмерность этой аналогии лишь ярче оттеняет функциональное сходство прово­лившейся политики. В обоих случаях речь шла об обеспечении вла­сти дополнительным источником легитимации и включении старых идентитетов в конструируемые государством новые идентичности. Также предпринималась попытка мобилизовать традиционную госу­дарственную идентичность русских при одновременном пренебреже­нии этнической идентичностью и враждебном отношении к русскому национализму.