Несостоявшаяся революция

Соловей Валерий Дмитриевич

Из крупных партий под определение националистических подпа­дают ЛДПР Владимира Жириновского и почившая в бозе «Родина». Причем подобная оценка должна учитывать идеологическую и поли­тическую динамику. Так, в своем первоначальном варианте «Родина», сочетавшая технократизм и умеренно левые идеи с умеренным же национализмом, могла с равным успехом квалифицироваться и как левоцентристская, и как умеренно националистическая партия. По мере ослабления левого и технократического начала в ней возобладал радикальный национализм. Смена политического руководства «Роди­ны» привела к изменению ее идеологического профиля, возвращению к стартовой позиции — левоцентристской, но на сей раз очищенной от национализма.

А спустя некоторое время «Родина» вообще раство­рилась в новой, умеренно левой партии «Справедливая Россия».

Вообще же отнесение политиков и партий к категориям умеренно­го и радикального национализма зависит от культурно-исторического и политического контекстов. В России начала XX в. лозунг «Россия для русских» был общеразделяем за пределами левой части полити­ко-идеологического спектра, однако на этом основании, скажем, партия кадетов вовсе не воспринималась как националистическая и, тем более, радикальная. В общественном мнении она выглядела либе­ральной или национально-либеральной организацией. В наше время написать подобный лозунг на партийном знамени означает заслужить однозначную репутацию радикально националистической и даже экстремистской силы. То, что в одном историко-культурном контек­сте выглядит политической нормой, в другом оказывается опасным отклонением от нее.

Важно также учитывать соотношение между идеологией и ритори­кой, с одной стороны, и политической практикой — с другой. В своей идеологии и риторике ЛДПР Жириновского — радикально нацио­налистическая партия, однако по своему политическому поведению это системная и даже оппортунистическая сила, всецело лояльная отнюдь не националистической российской власти. Еще пикантнее в этом отношении выглядело знаменитое некогда Русское националь­ное единство (РНЕ) Александра Баркашова. В 1990-е гг. эта ультра­националистическая, фашистского толка группировка находилась под плотным контролем спецслужб и служила орудием политических манипуляций Кремля.

Как распространение «банального национализма» не превращает его носителей в политических националистов, а изменение дискур­са не влечет изменения социальных и политических практик, так и включение в идеологию, программы и риторику элементов нацио­налистического дискурса не превращает политическую силу в нацио­налистическую.

В первое десятилетие XXI в. произошло не более (но и не менее) чем возвращение российской власти к традиционной, двухвековой парадигме инструментального использования русского национализма. Обращение власти к русскому национализму всегда носило вынуж­денный характер и сочетало признание его потенциальной силы со страхом перед ней.

Ирония ситуации состояла в том, что Кремль ожидал угро­зы, в первую очередь, со стороны так называемой «оранжевой революции» — либеральных сил, подогреваемых Западом и олигар­хическим капиталом, по традиции считая русских пассивным боль­шинством, готовым сколь угодно долго терпеть любые унижения и издевательства. Оказалось, однако, что главную потенциальную уг­розу стабильности в стране и самому существованию режима пред­ставляют не маргинальные политические группы, а становой хребет России — русский народ.

Поскольку именно русский национализм теоретически спосо­бен конвертировать русскую этничность в массовое политическое действие, то для предотвращения этой угрозы Кремль прибегнул к традиционной для отечественной власти амбивалентной политике в отношении русского национализма. С одной стороны, власть узурпи­ровала и выдвигала от своего имени некоторые националистические лозунги и требования. Она использовала русскую этничность, кана­лизируя ее потенциально оппозиционный характер в безопасное для себя русло. Тем самым политический

национализм частично ассими­лировался, что вело если не к его полной нейтрализации, то к крити­ческому ослаблению.

С другой стороны, любая несанкционированная, самостоятельная, низовая националистическая активность жестоко пресекалась и пре­следовалась. Можно назвать это стратегией кнута и пряника, класси­ческим примером политики «разделяй и властвуй».

«Пряником» стал отмеченный выше сдвиг официального дискурса и движение (сугубо декларативное) навстречу некоторым фундамен­тальным требованиям русского национализма. «Кнутом» — прямые и опосредованные репрессалии против русских националистов, не желавших следовать кремлевским правилам игры и проявлявшим малейшие поползновения к самостоятельности. Были предприняты чрезвычайные усилия по предотвращению перерастания стихийного русского протеста в русло массовых организованных и политически направленных действий. Поскольку же, по оценке Кремля, механиз­мом подобной политической мобилизации способен стать русский на­ционализм, то его постарались, как отмечалось выше, ассимилировать и подчинить властному контролю, а сопротивлявшихся — сбросить с публичной сцены, лишить права голоса и скомпрометировать в об­щественном мнении.

До сих пор мы характеризовали изменения в общественно-поли­тическом контексте, произошедшие в России в первое десятилетие XXI в., теперь пришло время рассказать о том, как реагировал на них русский национализм. В целом, эта реакция была жалкой, слабой и запоздалой. Самое главное, что русские националисты не смогли воспользоваться процессом этнизации русского сознания для поли­тической мобилизации. В то же время «национализация», пусть даже сугубо декларативная, власти оказала на них парадоксальное воздей­ствие. С одной стороны, оппозиционные националисты оказались перед угрозой потери идеологической идентичности: ведь власть при­своила патриотическую риторику, которую они считали собственной монополией.

С другой, стороны, эта риторика, равно как и движение власти в сторону централизации государственно-политической машины (создание пресловутой «властной вертикали»), открыли перед наци­оналистами окно новых возможностей: разве они не добивались на протяжении всех 1990-х гг. именно того, что делала теперь российская власть? Путин стал для националистов таким же «президентом надеж­ды», как и для всего российского общества. Они могли демонстри­ровать лояльность лично президенту и в то же время критиковать го­сударственные институты — центральные и местные — за искажение «путинского курса». Отказ от роли «непримиримой оппозиции» был встречен националистическими вождями с облегчением: они всегда считали неестественным конфликт между националистами и властью, полагая, что те нуждаются друг в друге. И вот, наконец, пришло время для «нормальных», в понимании националистов, отношений.

Справедливости ради отметим, что курс подчеркнутой лояльности президенту Путину не имел влиятельной альтернативы. Выступать против Путина означало идти против течения: на стороне президента была массовая поддержка, и, главное, в перспективе общественного мнения именно он воспринимался главным русским националистом. Откровенно оппозиционная стратегия, как показал опыт Национал-большевистской партии (НБП) — единственной националистической группы, рискнувшей открыто выступить против путинского режима, была обречена на провал. Не только потому, что на нее обрушилась репрессивная машина государства, а, в первую очередь, по причине непонимания обществом мотивов антипутинской деятельности. Ког­да в 2002-2003 гг. НБП устраивала свои яркие антипутинские хеппе­нинги, Россия переживала подлинный медовый месяц в отношениях с новым президентом.