Несостоявшаяся революция

Соловей Валерий Дмитриевич

Впрочем, справедливость требует признать, что от националистических интеллектуалов старой формации толку все равно было немного по причине их организационной импотенции и нарциссического словоблудия. «Русская партия» оказалась органически неспособна произвести что-либо, кроме кружков, где собирались свои, и, обильно распивая водчонку, обсуждали «всемирную закулису» и пути противодействия ей. Поскольку же паутина «закулисы» охватывала дольний мир плотно и изощренно, то бороться с ней, в общем, не было никакой возможности: куда ни ткни, попадешь в ее вольного или невольного агента. Вот так идиотизм мысли обрекал на атрофию воли и организационный паралич.

По части идей «слесари-националисты» 90-х годов были прямыми наследниками националистических гуманитариев, хотя упростили и огрубили их рафинированные

теоретические построения. Однако, в отличие от народолюбов и знатоков русской души из «русской партии», технари все же обладали хоть какими-то организационными навыками и практической сметкой, что позволило им свысока относиться к не умевшим «ходить строем» краснобаям. (Можно только представить, какое садистское наслаждение испытывал «вождь» РНЕ Баркашов, введя в обязательную практику организации строевую подготовку!)

Впрочем, мы не склонны преувеличивать значение гладкого языка программных документов. Как показывает исторический опыт, немудреные лозунги типа «Мира и хлеба!», «Демократия и рынок!» «Долой самодержавие (или КПСС)!» обеспечивают политическую мобилизацию успешнее любой самой интеллектуально изощренной программы.

Правда, даже при наличии подобных лозунгов и готовности общества их воспринять, нужна еще политическая машина, способная внедрить лозунги в массовое сознание. Скажем, магистральную идею большинства экономических программ националистов составлял так называемый «третий путь». Хотя он провозглашался оригинальной альтернативой советскому социализму и западному капитализму, в действительности предлагалось довольно механическое соединение достоинств социализма с преимуществами капитализма: государственно регулируемый рынок, смешанная экономика при государственной монополии на стратегически важные отрасли промышленности, протекционизм по отношению к отечественному производителю, социальный патернализм советского образца, свобода мелкого и среднего предпринимательства и т.д. Понятно, что такая программа даже при всей ее декларативности, сомнительной обоснованности и практической нереализуемости не могла не импонировать деморализованному острым кризисом и либеральными реформами населению. Однако у общества попросту не было возможности хоть что-нибудь узнать об экономических и социальных взглядах националистов.

Власть мешала националистам пропагандировать их взгляды? Но ведь они и сами, мягко говоря, не очень старались преодолеть воздвигнутые перед ними барьеры, в 1990-е гг. еще далеко не столь высокие, как десятилетие спустя. Вместо того, чтобы встать на твердую почву интересов социально пораженного русского большинства, националистические пропагандисты безуспешно пытались раскрыть ему глаза на «мировую закулису» и «заговор темных сил». Как настойчиво повторял в 1990-е глава одной националистической секты: «Главное — разоблачить сионистов, все остальные проблемы решатся сами собой».

Воинствующий антиинтеллектуализм составлял характерную черту русского национализма прошлого десятилетия. В данном случае имеется в виду не упомянутый выше низкий уровень его программных документов, а нечто более несравненно важное — глубокую, почти инстинктивную неприязнь к интеллектуалам и любым интеллектуальным усилиям. К «умникам» в движении относились приблизительно так же, как на пролетарских окраинах к тем, кто «в очках и шляпе». Любой интеллектуал априори подозревался в «жидовстве» или пособничестве «жидам». Из националистических групп вычищали людей, пытавшихся внести в их деятельность начала хоть какой-то осмысленности. Чаще всего за этим стояла элементарная зависть «вождей» к тем, кто чем-то возвышался над ними, и страх, что паству уведут в другие секты.

347 Лакер Уолтер. Россия и Германия. Наставники Гитлера. Вашингтон, 1991. С. 196.

Чистившие себя «под Гитлера» русские националисты любили нацистский афоризм «Моя рука тянется к пистолету при слове "интеллигент"», но забывали, что в нацистской партии, включая ее верхушку, состояло изрядно интеллектуалов. При разговорах же с «вождями» русского национализма складывалось устойчивое впечатление, что эти люди склонны полагаться исключительно на пролетарскую смекалку и арийскую интуицию, а также свой весьма ограниченный социальный опыт, но не на знания,

размышления и экспертные оценки. «Политическим дискуссиям... была свойственна пустопорожняя болтовня людей, которых никак нельзя было назвать "гражданами мира". Широта и масштабы их безмерных исторических обобщений обычно находились в обратной пропорции к их фактическим знаниям. Люди, имевшие ничтожные знания и опыт за пределами своей страны (а то и своего города), полагали совершенно естественным развивать самые изощренные теории о прошлом, настоящем и об исторических судьбах стран, где они никогда не бывали, и народов, о которых они в лучшем случае знали из вторых рук»347. Эта характеристика интеллектуальной атмосферы веймарской Германии с удивительной точностью описывает русский национализм прошлого десятилетия.

Возможно, наиболее рельефно интеллектуальная нищета русского национализма проявилась в его внешнеполитической программе. «Запад» для русских националистов был не столько географическим, геополитическим или историко-культурным понятием, сколько абсолютным, тотальным Другим — олицетворением всего враждебного и имманентно чуждого России. В этом смысле они воспроизвели устойчивый и влиятельный социокультурный и психологический стереотип отечественной интеллигенции. «Реальные и разнообразные страны Западной Европы подверглись (русской интеллигенцией. — Т. С, В. С.) искажению до неузнаваемости, превратившись в удобный однородный символ, заслуживающий либо поклонения, либо отвержения». «Слово "Запад"... даже сейчас вызывает у русских столь сильную реакцию — положительную или отрицательную, — реакцию, которая давно утратила всякую связь с "реально существующими странами", составляющими Западную Европу и Северную Америку»348.

Абсолютное единодушие русских националистов насчет того, кто главный враг России и оплот Сатаны в дольнем мире — США и Израиль, заканчивалось там, где они пытались выстроить внешнеполитическую стратегию страны. Кто-то параноидально утверждал о тотальной враждебности всего мира к России, у которой поэтому не может быть союзников, кроме «армии и флота». Кто-то чаял обнаружить «национальный дух» в Германии. Кто-то ради конечной цели — свержения «сионо-масонского ига» — призывал перейти в мусульманство. Кто-то глядел еще дальше на Восток — на Китай и Японию, выстраивая изощренные комбинации «евразийской оси». В общем, по внешнеполитическим программам русского национализма можно было изучать разновидности геополитического бреда, порожденного сумеречным (а зачастую просто делириумным) сознанием.

348 Хоскинг Джеффри. Россия: народ и империя (1552-1917). Смоленск, 2000. С. 284, 288.

По-настоящему принципиальный, самый важный идеологический водораздел внутри русского национализма 1990-х гг. проходил в вопросе о том, быть ли грядущей России империей или национальным государством западного образца (nation-state). В новых исторических условиях была воспроизведена основополагающая дилемма русского национализма: русские для государства или государство для русских. Первая позиция исходила из приоритета империи над русскими этническими интересами, вторая же настаивала на этнизации (или «национализации», в формулировке Роджерса Брубейкера) империи, превращении ее в русское государство. Беда в том, что подобная трансформация имперской политии, как мы уже неоднократно указывали, была невозможна в принципе, ибо подрывала ее фундаментальные основы: полиэтнический характер элиты и неравноправие русского народа, жестокая эксплуатация которого служила залогом имперской мощи и имперского единства.

Русские националисты находились в политической и интеллектуальной ловушке: в рамках империи было невозможно даже русское равноправие, не то что русское первенство; но точно так же для националистов было неприемлемо последовательное выступление против империи, которую они вполне обоснованно считали историческим созданием русского народа. То была поистине дьявольская альтернатива, попытка разрешения которой, как наглядно продемонстрировали события рубежа 80—90-х годов прошлого века, могла привести только к разрушению империи. Невозможно оспорить, что антиимперскую мобилизацию русского населения вызвали именно порожденные и взлелеянные националистами лозунги российского суверенитета и русского равенства.