Несравненная Жозефина
Шрифт:
– Знаешь, чтобы отвязаться от этого нахала, – он пытался меня облапить! – я сказала, как надоумил Баррас, что беременна. Сказала, что сама напишу об этом Наполеону.
– Ну а на самом деле?
– Не знаю. Думаю, что да. В любом случае я никуда с этим солдафоном не поеду.
Она на самом деле написала Бонапарту, что не могла выехать с Мюратом, потому что беременна и ждет ребенка… Что же это было? Чудовищная ложь во спасение или правда? Была ли Жозефина на самом деле беременна или не была? Этого никто никогда не узнает.
На сей счет существуют только предположения. Несколько дней у нее держалась высокая температура,
«Никакой беременности у нее не было и в помине», – утверждали ее недоброжелатели, считавшие Жозефину воплощением двуличия, отчаянной лгуньей, способной напридумывать столько, сколько не под силу самой Шахерезаде.
«Я всегда любил ее, – говорил Наполеон, – но никогда не уважал из-за ее постоянной низкопробной лжи».
На этот раз он, по-видимому, забыл о своем кредо, а когда, наконец, получил ее письмо, в котором она сообщала, что он скоро станет отцом, Бонапарт чуть не подпрыгнул от радости.
Он получил эту весть 13 мая, когда находился в Лоди. Под наплывом «отцовских» чувств он тут же в своей палатке написал ей трогательное письмо. Как же влюбленные мужчины легковерны, как просто женщинам обвести их вокруг пальца!
«Значит, правда, что ты беременна? Мюрат мне сообщил. Но он пишет, что ты плохо себя чувствуешь и что в целях предосторожности тебе пока нельзя отправляться в столь длительное путешествие. Значит, еще долгие месяцы я буду разлучен с тобой, с той, которую так сильно люблю! Неужели я буду лишен счастья увидеть тебя с животиком? Ты, наверное, станешь еще привлекательнее…
Оставайся в Париже. Развлекайся. Я страдаю от одной мысли, что ты грустна или печальна. Мне казалось, что я страшный ревнивец, а оказалось, что это не так. Какое испытание – представить себе, что тебя гложет печаль. Чтобы рассеять ее, я скорее сам найду для тебя любовника. Если Жозефина несчастна, если она печальна, значит, она не любит меня…
Скоро ты дашь жизнь другому существу, которое будет любить тебя так же сильно, как и меня. Твои дети и я, мы всегда будем рядом с тобой…»
Он и не предполагал, что эти его искренние излияния прочтет заведенный ею самой любовник и даже начнет копировать страдающего Бонапарта своими уморительными выкрутасами, а жестокая, вероломная Жозефина будет покатываться со смеху от его кривляний.
Бонапарт уже воображал себя счастливым отцом, главой семейства. 18 мая он вновь написал ей милое письмо: «Не знаю почему, но этим утром я испытываю большое удовлетворение. Предчувствую, что ты приедешь, и эта мысль преисполняет меня радостью. Я просто с ума сойду. Как мне хочется видеть, как ты носишь нашего младенца под сердцем. Милая моя женушка, ты скоро родишь ребеночка, красивого, как и его мамочка, он будет любить тебя, как любит тебя его отец, и когда ты состаришься, доживешь до ста лет, он будет твоим утешением и счастьем. Ну а пока не смей любить его больше меня. По правде говоря, я уже начинаю ревновать его к тебе…»
Через неделю, перед отъездом из Милана в Лоди, где расположена его штаб-квартира, он прибегнул в своем очередном письме к хитрости, чтобы вызвать и у нее приступ ревности к нему, –
«Здесь вчера устроили большой праздник в мою честь: пятьсот или шестьсот элегантных красавиц старались вовсю, чтобы понравиться мне, но ни одна из них не напоминала тебя, ни у одной нет такого нежного, гармоничного лица, как у тебя, которое навсегда глубоко запечатлелось в моем сердце… Ну, когда приедешь? Как проходит беременность? Береги себя, милая, будь весела, побольше двигайся…»
Пользуясь его отсутствием, осмелевшие австрийские войска вновь овладели Миланом. Он тут же вернулся со своими храбрецами, налетел на позиции противника как вихрь и очень быстро рассеял их боевые порядки. В городе вспыхнул антифранцузский мятеж монархистов, и генерал со свойственной ему беспощадностью подавил его быстро, восстановив в Ломбардии строгий республиканский порядок. Он не давал австрийцам опомниться и вскоре своими умелыми, решительными действиями вытеснил их за пределы Северной Италии.
3 июня 1796 года он подписал в Бреши перемирие, в результате чего Неаполитанское королевство вышло из первой антифранцузской коалиции (1792–1797).
Он рвался в Милан, чтобы поскорее встретиться с «беременной» Жозефиной, – он был почему-то уверен, что она уже там. Но, приехав в свой дворец Сербельони, он, к своему великому огорчению, узнал, что ее там нет и что она еще даже не выехала из Парижа!
Безутешный, вновь взял в руки перо и, с трудом сдерживая скупые слезы, выплеснул на бумагу свои чувства обманутого в своих ожиданиях несчастного мужа:
«Душа моя готовилась к радостной встрече с тобой, но теперь полна горечи и боли. От тебя нет писем, и ты сама не приехала. Ты меня никогда не любила! Напрасно я ускорял ход всех дел своих, рассчитывая увидеть тебя в Милане 13 мая, а ты все еще в Париже. Теперь мне предстоит замкнуться в самом себе, заглушить в своей душе чувство к тебе, меня недостойное. Теперь мне ничего не остается, кроме славы, и если такой славы мне мало для желанного счастья с тобой, она, по крайней мере, придает мне сил, чтобы с достоинством встретить смерть, этот залог бессмертия… Тысячи кинжалов терзают мне сердце. Так не вонзай их еще глубже! Прощай, мое счастье, жизнь моя, все, что я имел на этой земле».
Как всегда, с трудом разбирала Жозефина его каракули, заляпанные чернильными капельками, слетавшими с его стремительного, подгоняемого злостью пера. Это было первое его письмо, в котором он заговорил (от отчаяния?) об их возможной разлуке.
На сей раз, потрясенная его вырвавшимися из глубины сердца горькими словами, она уже не произнесла свою дежурную фразу: «Какой он все же забавный, этот маленький Бонапарт!»
Неужели это он всерьез, неужели на самом деле все кончено и ей суждено вернуться к прежней безрадостной жизни с ее громадными долгами, кредиторами, постоянной охотой за богатыми любовниками? Нет, она этого не хотела, слава мужа кружила ей голову, и она не желала возвращаться к прошлому. Чувствуя, что этот безумец на самом деле на грани нервного срыва, она прибегла к спасительный лжи в который раз: написала ему, что приехать сейчас не может не потому, что не любит его, а потому, что очень больна, просто на грани между жизнью и смертью, и что трое опытных врачей не отходят день и ночь от ее изголовья.