Нестор Махно
Шрифт:
— Так хай власть дае, та, шо Грыгорьева каленым железом выжигала.
— Грабил и царь. Чем вы лучше? — раздались голоса. — Чулы мы ци песни!
— Тихо! Они угрожали оружием? — спросил Петр Лютый.
— Ого, еще как! Якбы попросылы, а то штык в пузо!
Столяр побледнел, потерял голову:
— Ах вы ж, кулачье! Жмоты несчастные! Подавитесь своей пшеницей!
Толпа взвыла:
— Та яки ж мы куркули? Падло ты кацапськэ!
— Дывысь на мойи рукы, — женщина тянула черные ладони прямо в лицо смолянину. — От сэрпа, бачыш, полопалысь?
— Бандиты вы, а не браты!
Махно не вмешивался. Вначале он еще сомневался:
Недавно они решили взять Елисаветград (Прим. ред. — Ныне Кировоград). Сил было, конечно, маловато. А хотелось заявить о себе на новом месте, заодно добыть оружие, припасы. Расчет строился на внезапности. Перед рассветом въехали в город на возах, как будто собрались на базар. Их пустили без тревоги. Добрались до Петропавловской церкви и разделились. Одна группа отправилась к военному комиссариату, другая — к вокзалу, где имелось оружие, собранное красными, и третья — к тюрьме, чтобы освободить анархистов «Набата».
Поднялась стрельба, и бились до обеда. Махновцев здесь еще не знали, приняли за григорьевцев. А тех боялись и ненавидели за погромы, потому оказали упорное сопротивление. Город не взяли, отошли, потеряв десяток повстанцев и прихватив освобожденных из тюрьмы, а также патроны, фураж и еду…
Между тем продотрядовцев уже били. Григорий Василевский пальнул в воздух и глянул на Батьку. Дескать, что делать? Это же самосуд! Нестор повернулся и пошел к повстанцам, которые разместились по хатам и на берегу речушки — более пятисот штыков и сабель. Вскоре послышался залп. Продотрядовцев не стало.
Самые преданные Батьке хлопцы уходили с ним от Днепра на запад. По пути присоединился Федор Щусь, помыкавшийся по тылам красных, а также Фома Кожин с отличными пулеметчиками, мелкие отрядики, одиночки. По слухам, Деникин могуче лез к Москве. А здесь, от Екатеринослава до Черного моря, красных тоже теснили хоть и немногочисленные, но вышколенные добровольцы.
Солнце все припекало, и в палисадниках приуныли алые маки. Махно шел по улице и думал о Григорьеве: «Видишь, как судьба-сука раскорячилась. Контрреволюционная сволочь, а ты ищешь союза с ним! Большевички — мастера пускать пыль в глаза. Шумели: «Заговор Григорьева уничтожен!» Ха-ха, жив-здоров штабс-капитан и силу имеет. Что ж ты, анархист, липнешь к нему? Вчера грязью обливал атамана, сегодня целоваться готов!»
Только подслеповатый не заметил бы, что в здешних селах чтут Григорьева. Зимой мужики повалили с ним в Красную Армию. А по их хатам, сараям зашмонали продотрядовцы, чекисты. Терпение лопнуло, вспыхнуло восстание. Кто его, опять же, возглавил? То-то и оно. А кто больше всех пострадал вчера от карателей со звездочкой на лбу?
Придя сюда, Махно сразу почувствовал эти настроения, чужое холодное влияние, с которым анархистам, хочешь не хочешь, а нужно считаться.
Пообедав на поляне с повстанцами, он подозвал Лютого.
— Выступаем через час. Вернулись разведчики?
Петр пожал плечами.
— Никаких войск вокруг нет.
— Значит, будем искать, и только, — решил Батько.
Потом, уже на марше, он нет-нет и подумывал
Клятый матрос, как взвыл в последний раз. Белые турнули его армию из Крыма, и, вместо того чтобы идти под Мелитополь, помогать махновцам защищать родные хаты, Дыбенко позорно бежал за Днепр и при встрече имел наглость просить: «Подсоби, товарищ Махно! Иди в тыл к добровольцам». Нашел дурака. Сам же хотел арестовать Фому Кожина, перешедшего от красных к повстанцам, и оставил для этого комиссаров. Пулеметчики Фомы их и порешили. Как взвыл матрос! Листовку расклеил по столбам: «Махно вместо защиты интересов крестьянства и рабочих занимался грабежом, пьянством, погромами». До чего же обозлился, клятый. «Махно и его штабная банда получила 35 млн. рублей для удовлетворения нужд красноармейцев, а таковые были розданы и расхищены его приближенными». Ах ты, брехун! На какие шиши мы теперь возрождаемся? А ты, Дыбенко, со страху взорвал бронепоезд, сам толчешься на берегу Днепра, бойцы возмущаются. Кто их поведет? На Украине ты теперь ноль!
Нестор оглянулся. По желтым, скошенным полям его отряд змеился почти на версту. Показалось село, кладбище на сухом взгорке. Запахло разогретой полынью, чабрецом. В белёсом небе заливался жаворонок, и захотелось остановиться, прилечь, раскинув руки, забыть походную кутерьму, клятого матроса, оборотня Григорьева — всё на свете.
Треснул залп. Палили из-за кладбищенских крестов. Махно со штабниками, кавалерией и обозом свернул в небольшую балку. Пехота залегла. Кто там огрызнулся? Красные или атаманишко? Их тут, этой мелочевки, как поросят нерезаных развелось. Жаль губить дураков, но и свои лбы не дубовые. Надо бы разведать. Тут в степи перехватили повозку.
— Куда катишь? — спросил Махно мужика.
— Та додому ж, в Компанийивку.
— А хто там у вас?
— Бис его зна.
— Возьми записку. Отдай атаману. Хай ответит.
Часа через два прискакал посланец. В селе были григорьевцы. Сам вроде бы скрывался где-то рядом. Отряд вошел в Компанеевку и, выставив караулы, заночевал. Днем к хате, где остановился Батько, подкатил автомобиль. Гости были незнакомые. Адъютант Григорий Василевский и первый охранник Гавриил Троян разглядывали их настороженно.
— Я Григорьев, — представился один из прибывших, ростом с Батьку, лишь коренастее и подстрижен ежиком. Руку держал за бортом тужурки военного покроя, смотрел властно. «Точно ёрш!» — определил Троян. Это впечатление дополняли редкие, видимо, колючие усики гостя.
— Где Махно? — спросил он.
— Здесь. Доложим, — Василевский пошел в хату.
Нестор увидел в окно приезжих, достал из полевой сумки «Универсал», велел:
— Зови!
Пожав руки, атаманы некоторое время приглядывались друг к другу. Симпатии не было. Уж больно разные дороги пройдены, цели намечены, и не ради братания они встретились — нужда свела, Махно сразу не понравилась эта манера штабс-капитана прикрывать веки, а потом стрелять взглядом в собеседника. «Обманет, сволочь», — решил он.