Несущая свет. Том 2

Гиллеспи Донна

— Мать! Отпусти меня!

Ауриана заметила, что несколько солдат, еще находившихся в крепости, узнали ее. Один из них резко кивнул головой и кто-то пролаял команду. Ауриана закрыла глаза. Это было невыносимо.

— Моя любимая мать, прости меня!

Она подняла меч и резким движением обрубила поводья. Послышался хлесткий звук, похожий на щелчок. Ателинда споткнулась и начала падать вперед лицом. Беринхард пошел сперва боком, потом затанцевал, словно удивившись неожиданной свободе, а затем понесся, как стрела, выпущенная из лука.

Ауриана правила руками. Беринхард стремительно

вылетел из ворот, опередив тихоходных жеребцов Фастилы и Витгерна.

— Ауриана!

Задыхающийся, хриплый возглас матери пронзил ее сердце. Ателинда упала на четвереньки перед большой лужей крови. Зачерпнув ее ладонью, она размазала жижу по всему лицу, продолжая упорно твердить:

— Нет! Нет!

Одна из случайно уцелевших помощниц Труснельды схватила ее за плечи и попыталась успокоить.

— Моя госпожа, но ведь такова ее судьба! — убежденно сказала молодая жрица. — Великая Госпожа, которая породила нас всех, все еще любит ее.

Но Ателинда уже ничего не слышала.

Яд! Принять его сейчас! Теперь уже нет предлога тянуть с этим. Быстро!

Ателинда поднялась на ноги, нащупывая дрожащими руками мешочек с ядом, висевший у нее на поясе. Кожаный мешочек был выбит из ее руки тупым концом копья. Затем грубые солдатские руки подхватили ее сзади под мышки и потащили к шеренге закованных в кандалы пленников. У Ателинды уже не оставалось сил ни сопротивляться, ни кричать.

Она восприняла это как волю Парок. Ей суждено было жить.

В этой цепочке женщин и старух, куда ее притащили, никто не узнал ее измазанного грязью лица. Поэтому для всех оставалось тайной, что сама Ателинда, дочь Гандриды, жена Бальдемара шла вместе со всеми как жена простого смерда.

Ауриана, Витгерн и Фастила неслись во весь опор навстречу строю легионеров. Беринхард вырвался вперед, и Ауриана возглавляла эту атаку. Из ее горла вылетали дикие вопли. Она уже не могла управлять ни собой, ни конем, который летел вперед подобно молнии, стелясь по земле и распустив гриву.

Когда прозвучал сигнал тревоги, легионеры, что стояли на стене, приготовились, и пятеро из них метнули копья. Они целились в лошадей и всадников. Фастиле копье попало в спину. Оно пробило ее насквозь и воткнулось в шею коню. Животное взвилось на дыбы, закидывая назад голову, передернулось несколько раз в агонии и тяжело упало на бок. Фастила скончалась тотчас же.

Витгерн попрощался с ней взглядом, инстинктивно прошептав: «Фрия, упокой ее душу». Ауриана к этому времени была уже далеко впереди. Все ее помыслы были теперь сосредоточены на одном — как можно быстрее добраться до римлян. Она не оглядывалась и не видела гибели Фастилы. Она прижалась лицом к шее лошади, и дух ее жил в топоте копыт Беринхарда. Поднятый вверх меч являл собой возмущенный протест против воли Парок.

До Витгерна копья не долетели. Однако очень скоро его конь попал копытом в нору зайца и опрокинулся на спину. Витгерна выбросило из седла. Он потерял сознание и лежал на земле без движения.

Ауриана осталась в одиночестве.

Казалось, что первая шеренга легиона совсем близко. Солдаты стояли как каменные изваяния с непроницаемыми лицами. Похоже, их совсем не тревожил вид бешено мчащегося коня и сидящей

на нем женщины с мечом, которая явно намеревалась атаковать. Легат спокойно и величественно восседал на своем коне и отрывистым голосом отдавал приказания. Сигнальщики замахали флажками, передавая их.

Ауриана чувствовала, что совершила прыжок в пустоту. Все, что принадлежало жизни, что связывало ее с настоящим, — улетело прочь вместе с ветром. Она все больше и больше удалялась от самой себя, от той, кем она была еще совсем недавно — опозоренная дочь, печальная мать, сомневающаяся ученица Рамис, должница Дуба, хранящего молнии. Ее дух растворился в торжественной тишине, наполненной осмысленной деятельностью. Окружающий мир обнажился совершенной пустотой. Она была маленьким, голым, мокрым комочком плоти, только что родившимся младенцем, сброшенным с небес, чтобы вновь возродиться на проклятых богами равнинах Хелля. Она, чей смех походил на хруст льда.

«Я знаю, почему лицо старого Хелля такое синее. Это сам холод, ужасный вечный холод. Мы все безродные дети. Моя жизнь — это плащ, пропоротый ножом — прореха в нем становится с каждым годом все более и более зияющей. Я боролась что было сил, но ткань рвалась и расходилась все быстрее и быстрее. Рамис умела лгать — все состоит из печали. Какую пользу приносят благословленные богами победы? Я не желаю быть ни благородной дамой, ни простолюдинкой в мире, где истинная храбрость и благородство остаются втуне, а чудовища с оскаленной пастью творят неслыханные зверства. Обреченная невеста попадает в объятия своего жестокого жениха. Я презираю тебя, Водан, за то, что ты принимаешь эту позорную жертву. Я ненавижу тебя, Фрия, за то, что ты породила этот беспощадный как железо, холодный мир. Великий Волк, открой пошире свою пасть!»

Когда Ауриана подскакала достаточно близко, чтобы солдаты могли разглядеть в ее глазах ярость, в головах многих из них возникла одна и та же мысль: «Каким бесчестьем я покрыл бы наши знамена, если бы побежал от одной женщины?»

Но было ли это создание женщиной? Или же северная Медуза воспряла из болот и явилась сюда, чтобы нарушить их стройный порядок своей дикой, первозданной силой? Она была рождена самой землей, воплощая в себе то, что они были приучены загонять обратно в темноту: первобытную ярость и беспредельный экстаз. Она пришла не судить, но уничтожать. Настал ее черед. Разум правил слишком долго, и природа потеряла терпение.

В последние минуты Ауриана совершенно забыла, где находится. Небо, земля, лес — все смешалось у нее в голове, превратившись в странный искрящийся туман. В этой священной гонке она понукала Беринхарда, чтобы он несся все быстрее и быстрее не к смерти, но к победе. Ощетинившаяся копьями стена легионеров казалась ей соплеменниками, зовущими к себе.

«Мы победим! Остальные так отстали, что я их уже не вижу. Вон там стоит Деций, который приветствует меня и упрекает в том, что я все сделала неправильно. А дальше, у ритуального костра меня ждет Бальдемар. Он обнажил меч и держит его над пламенем, чтобы защитить от злых духов. Все так и должно быть. Я знаю, что боролась как могла, клянусь в этом матерью, луной и звездами. Никто не превзошел меня в усердии».