Несущий свободу
Шрифт:
– Это что – больница?
Конвоир – тот, что справа, – снова прошипел ей: «Заткнись». Ноги отказывались слушаться, ее протащили по коридору с белыми кафельными стенами и оставили в большой холодной комнате. Яркий свет резал глаза, она прислонилась к стене, чтобы не упасть. Тот же конвоир, что кричал на нее, воровато оглянувшись, запустил руку ей под рубаху и больно стиснул грудь.
– Обожаю таких чистеньких, – прошептал он, дыша уксусом и гнилым мясом.
Ханну поразили его глаза – навыкате, черные, без зрачков,
– Животное, – всхлипнула она и попыталась оттолкнуть его. Глаза остались сухими: не было сил даже плакать.
Конвоир шагнул в сторону. Повеяло прохладной волной, за спиной открылась дверь.
Молодая женщина в белом халате мягко повлекла Ханну за собой.
– Раздевайся, милая, – сказала она тихо. – Одежду сложи здесь. Тебе дадут чистую. А ты отвернись.
– Еще чего! – гоготнул охранник.
Бритоголовый вошел неслышно. Верзила подпрыгнул от неожиданности, когда тот бросил сквозь зубы:
– Пошел вон.
– Не бойтесь, вреда вам не причинят. – В голосе бритоголового не было ни тепла, ни ласки: только уверенная сила. Неожиданно Ханна успокоилась – не было в нем и вражды. Так и стояла, безмолвно, покорно, не сводя взгляда с его бесстрастного лица, пока женщина сноровисто раздевала ее. Мысленно она разносила все вокруг к чертям, воображение рисовало ей картины поломанных стульев, изрезанных скальпелем окровавленных тел, жар горящего дома, крики и звуки сирен; отчасти это успокаивало ее и удерживало от безумия: она понимала, что бессильна что-либо изменить, что ей не дадут сделать и шагу.
– Черт бы вас побрал, – сказал бритоголовый в досаде, когда Ханна прикрыла грудь руками. – Что вы с собой сделали! Вы что же – землю руками рыли? Ну-ка, повернитесь спиной.
Ханна представила себя лошадью, которую осматривает покупатель, мясом на рынке – так беззастенчиво ее щупали. Пальцы мужчины были холодные и жесткие, как проволока.
– И ноги в синяках! – добавил он, когда с нее сняли брюки. – Слушайте, вас хотя бы не изнасиловали?
Ханна почувствовала, что краснеет.
– Это уже слишком, – пробормотала она.
– Ну, хоть что-то, – заключил бритоголовый. – Вот что: в таком виде вас нельзя отдавать. Придется немного подлечить. До завтра побудете здесь.
Холод проник в нее до самого сердца. Она спросила ровным голосом:
– Как вас зовут? Я имею в виду – на самом деле.
– Хорошо, что вы не бьетесь в истерике, – одобрительно сказал бритоголовый. – В вашем состоянии транквилизаторы губительны. Зовите меня Гаспаром.
– Зачем я вам, Гаспар? – боль в груди напомнила о себе и Ханна снова закашлялась.
– Еще и это, – поморщился он. – Вот, понюхайте. Смелее. Запустили вы себя, милая. Ничего, скоро вас приведут в норму. Мозоли удалят, ссадины залечат. Вас осмотрит врач. Настоящий, не коновал.
– А потом?
– О, не волнуйтесь. Наверное, наслушались россказней
– Так меня…
– Не убьют, хотите сказать? Что за ерунда! – Бритоголовый усмехнулся одними губами. – Моя фирма поставляет живой товар, и только. Никакой разделки на органы. Это же бизнес – у каждого своя специализация. К тому же раздергать на запчасти такое тело, как ваше, – глупая потеря прибыли.
– А куда подевалась та, что была до меня?
– Откуда мне знать? Сбежала, наверное.
Позднее она стояла в душе и морщилась: пена жгла ссадины; женщина бережно придерживала ее под руку. Шепот ее казался не громче плеска воды:
– Не противься им, подруга. Будет только хуже. По себе знаю.
– Кто вы?
– Была медсестрой. Работала на побережье. Потом… здесь оказалась. Теперь вот новеньким помогаю. Я здесь уже второй год. – Воспоминания исказили ее лицо судорогой.
Ханна смотрела на нее без сострадания, представляя, какой вскорости станет.
– Как вас зовут? Ой!
– Больно? Потерпи. Далией меня зовут. А здесь Ольгой окрестили. Ты при них меня так и зови, подруга.
Далия осторожно намылила ей спину. Оглянувшись, прошептала на ухо:
– Тебя важному белому продали.
– Кто он?
– Юнге. Из бошей. Он тут всем заправляет, вся работа, что еще осталась – его. Он из «Алюминия». Большой дом, хорошая еда. Если ты ему не понравишься – вернут сюда. А уж потом пожалеешь.
Пена ласкала ноги. Глядя, как вода уносит белые воздушные хлопья, Ханна подумала: может, не стоит искушать судьбу? Неловкое движение – и она упадет на спину. Преимущество короткой стрижки – нечему смягчить удар.
Женщина бросила на нее затравленный взгляд:
– Прошу тебя, не надо. Меня накажут.
Лицо ее посерело. Отголосок ее страха коснулся Ханны: она вздрогнула и пришла в себя.
– Не бойся… подруга. Ничего я с собой не сделаю. Я такая трусиха…
56
Грета не плакала, нет, – слез больше не было, словно слезные протоки усохли за ненадобностью. Жизнь продолжается, думала она, привычно накладывая грим перед маленьким зеркалом. Еще одно задание. Одно из многих. Не первое и далеко не последнее. И так до самой победы. Или, что вернее, до самой смерти. Такой, к примеру, как у Хенрика. Умрешь, даже не открыв своего имени, выброшенный за ненадобностью, как пустой флакон из-под допинга, и зароют тебя где-нибудь в коллективной могиле для неопознанных трупов.