Несусветный эскадрон
Шрифт:
Черные глаза цыгана вспыхнули, он сделал шаг навстречу. Адель, привычная к таким сценкам, сразу же прочла в кипящем взгляде все, что в него было вложено, – обещание неуемной настойчивости, блистательной неутомимости и неукротимой нежности. И все это – невзирая на мрак…
Обожги ее такой замечательный взгляд сутки назад – она могла бы весело покориться на пару деньков его власти. Но теперь это было невозможно. Потому Адель сделала вид, будто никаких вспыхнувших страстей не замечает.
– Мы зря теряем время, дьявол меня задери! – сердито напомнила она.
– Ты знаешь, где Сергей
– Серж? Знаю, конечно. В моей повозке.
И Адель быстро описала обстановку на биваке.
Мач, выслушав, совершенно растерялся. И с надеждой уставился на Ешку.
– Перестань сопеть! – одернул его тот. – Цыган что-нибудь придумает!..
– Думать можно и по дороге, – напомнила Адель. – Идем же, каждая минута дорога!
И они поспешили обратно к биваку.
А Рингла все плясала, и дыхание не изменяло ей. Но никто не замечал, что она свой танец начала с самого начала. Она опять сидела в кибитке, но уже не просто сидела – ждала какого-то решительного события, волновалась, считала мгновения. Она опять выглядывала на незнакомый голос – но голос-то был родным и долгожданным! И девочка плясала, счастливая от того, что может еще раз пережить эти минуты, что они становятся острее, полнее и прекраснее, более того – именно такими они навеки врезаются в память.
Краем глаза она заметила меж пары широко расставленных уланских ног в грубых сапогах физиономию Пичука. Братец подобрался совсем близко и скроил веселую гримаску.
Цыганочка поняла, что дело спасения гусара сдвинулось с мертвой точки. И мгновенно перестала видеть лицо сводного братца. И блеск позументов на черных мундирах, и лица, и глаза – все на свете для нее пропало. Танец владел ею, танец, вдруг озарившийся не ожиданием счастья, а самим счастьем.
Постепенно Рингла расширяла круги, по которым носилась, всплескивая рваными юбками, и круги эти перемещались все дальше и дальше от повозки Паризьены. Завороженные уланы не замечали, что следуют за очарованной цыганочкой, потому что даже на их жесткие, как подошвы кавалерийских сапог, души подействовала в этот вечер ее самозабвенная пляска. Древняя пылкая кровь заговорила – женским лукавством, женской страстью дышали движения и улыбки, женская сила была в быстрых выкриках девочки.
И намного ли старше была ее мать, когда впервые кинулась в такую же пляску?
Возле повозки тем временем разворачивались такие беззвучные события.
Первым пошел на дело великий конокрад Пичук. Он ловко отвязал от борта повозки и отвел к отцу серого Аржана и гнедую Фортуну. Потом он прокрался под повозку и поскребся в дно. Гусар не отвечал. Пичук попробовал позвать его – и с тем же успехом.
– Стой! – крикнул вдруг Карл.
Никто, естественно, не встал, а Пичук затаился.
– Тебе послышалось, – проворчал Ханс. – Никого тут нет.
– Может, и нет, а вот ветки только что шелестели.
– Шелестели, – согласился Карл. – Птица на ночь устраивалась.
Пока они переговаривались, Пичук змейкой выскользнул и нырнул в кусты.
Услышав странную новость, Адель потеряла всякое самообладание от великого беспокойства.
– Он без сознания, он умирает! – убежденно шептала маркитантка. – Клянусь пузом святого Гри,
Мач не находил, чего бы возразить. Все-таки Адель была взрослой, немало повидавшей, умной женщиной, с которой не шли ни в какое сравнение его деревенские тетушки. И парень был склонен верить безоговорочно каждому ее слову. Смерть синеглазого гусара, с одной стороны, сильно огорчила бы его. А с другой – вся компания, убедившись в этом несчастье, могла бы спокойно убираться в безопасное место, и риск бы окончился…
А вот Ешка сразу догадался о причине такого буйного волнения. Покачал он головой и недовольно посопел, пока Адель причитала, а Мач поддакивал. Но время не стояло на месте…
– Ну, так что же будем делать? – грубовато спросил цыган. – Тело, что ли, вызволять?
– А сумеем ли? – усомнился Мач. – Они ведь даже за шалью Адель в повозку не пустили. Как же мы заберем… тело?..
– Вместе с повозкой, дурень, – лаконично объяснил Ешка.
Адель оживилась.
– Может, еще не поздно. Там всего двое часовых, – куда спокойнее сказала она. – Одного я беру на себя.
– Ты? – ушам своим не поверил цыган.
– Я десять лет с полком разъезжаю, получше любого лазутчика знаю, как часового снимать. Думаешь, я в разведку не ходила? – усмехнулась Адель.
Цыган вместо ответа горестно вздохнул, начиная понимать, на какие трудности может напороться его внезапная страсть.
– Пойдем, – позвала его Адель. – Знаешь, как это делается?
Опозориться перед ней Ешка никак не мог.
– Просто это делается, – буркнул цыган, доставая из-за голенища нож.
Мач шагнул было следом за ними. Они одновременно обернулись.
Мач там и окаменел от спокойного взгляда Адели и строгого лица Ешки.
– Держи здесь лошадей, – велела маркитантка. – Фортуна моя, Фортуна, сестричка!..
Она шагнула к гнедой кобылке, та потянулась к хозяйке, и Адель поцеловала ее прямо в бархатный храп. А потом вместе с цыганом исчезла во мраке.
– Ничего, – сказал Пичук. – Тятька справится. Он сильный. Он бы в таборе бароном был, если бы его не прокляли.
– А если они не справятся? – безнадежно спросил Мач.
– Тогда у нас Рингла за старшую будет, и мы опять к табору пристанем, – отвечал Пичук. – Может, даже мамку найдем.
От спокойствия, с каким цыганенок сказал это, Мачу нехорошо сделалось. Он хотел было отчитать мальчишку за жестокосердие и равнодушие к судьбе родного отца, но вдруг сообразил – Ешка и так ведь каждый день рисковал не только спиной, но и жизнью, овечьего вора крестьяне могли, поймав, попросту забить. И он, зная такую особенность своего ремесла, заранее научил детей, что им делать, если он однажды не вернется.
Вскоре кусты затрещали и Ешка торопливо вывел под уздцы запряженную в повозку кобылу. Адель с пистолетом шла сзади, все время оборачиваясь.
– Держи! – велел Ешка Пичуку, и тот вцепился в оголовье кобылы. Сам же Ешка подошел к Адели, молча забрал у нее пистолет, взял двумя руками и уставил во мрак тропы, по которой они пригнали повозку маркитантки. Адель молниеносно и без единого слова кинулась в повозку.
– А часовые? – спросил Мач.
– Может быть, и очухаются, – не оборачиваясь, сказал Ешка.