Нет имени тебе…
Шрифт:
В середине мая я позвонила Валентину по мобильнику, а ответила его мать. Она сказала, что он уехал на съемки сериала в Сибирь. Съемки будут в тайге, ближайший населенный пункт в ста километрах и оттуда не позвонишь, так что его мобильником теперь будет пользоваться она.
– Почему же он ничего не сказал, не предупредил?
– Ах, Машенька, он собирался в большой спешке. Он тебе напишет, когда сможет.
Я сидела и чесала тыкву. Что бы это значило? От растерянности я даже не спросила: какой сериал и как долго продлятся съемки? И вдруг вспомнила, что Валентин не знает моего адреса. Снова позвонила, продиктовала его матери адрес на тот случай, если он свяжется с ней. Когда он вернется – мать не знала. Может, съемки затянутся на полгода, может, на больший срок.
Поначалу я бурно переживала свою покинутость и вдруг дотюкала, что это во мне наследственный ген взыграл, тот самый дебилоидный ген, который велел матери выйти замуж за первого встречного, который ее поцелует. Стремная история! Я этот говняный ген уничтожила в себе, загнала куда подальше. А Валентин, разумеется, не позвонил и не написал. Словно его и вовсе не было. Я выбросила все мысли о нем, а все равно дергалась от каждого телефонного звонка и проверяла почтовый ящик. Моя печаль, обида и потаенная надежда не помешали мне хорошо сдать выпускные и повеселиться на «Алых парусах», а потом поступить в Художественно-промышленную академию Штиглица, при Советской власти – училище Мухиной, Мухинку, Муху, которую по-прежнему так называют. Без блата, без всяких подготовительных курсов и на бесплатное обучение. А конкурс был охрененный. Правда, не все так клево, чистая радость была подпорчена. Ведь хотела я на «монументально-декоративную живопись», а вышло – на «дизайн».
Муза сказала:
– Важно зацепиться, потом переведешься.
– Не переведешься! Это разные кафедры, там разное обучение!
– Снявши голову, по волосам не плачут. Я тебе говорила: твой путь – в театральный, на сценографию, – заключила Муза. И она была права. А я испугалась.
– Брошу все к черту, а на следующий год в театральный поступлю.
– Я тебе брошу! – завопила мать.
– Ладно, поучись год, все равно тебе делать нечего, а там попробуешь в театральный. Не поступишь – на дизайнерский вернешься, – милостиво разрешила Муза.
Они были счастливы, что я поступила. Особенно Муза, у нее даже в голове прояснилось, а крыша-то уже тогда начала съезжать. В общем, я решила послушаться Музу и радоваться жизни.
6
Старые деревья, голубой умывальник возле сарайки и разные цветы в траве – остатки садовых и дикие. Ярик говорит, что у дровяника осенью опята растут. Вряд ли я доживу тут до осени. Дача укромная, можно сказать. Она в тупике, за ней – овраг. Соседняя дача пустует, хозяин умер, а наследники наезжают редко. Зато на даче, расположенной по диагонали, живет пожилая тетка, Тамара. На выходные к ней приезжают дети с семьями, это я ненавижу: музыка, вопли, дым костра и запахи шашлыка преодолевают расстояние и глухую завесу из листвы и нервируют меня. Тамара мне обрадовалась, принесла оладьи, зазывала на телевизор. Я сказала, что у меня дефицит времени, пишу диплом. Она рада, что я поселилась рядом, она боится не привидений, а бандюганов. А я всех боюсь, но с Тамарой общаться не намерена.
Утром проснулась, а на крыльце кто-то: топ-топ, топ-топ-топ. В дверь не стучит. Только топчется. Я испугалась, затаилась. И там все затихло. Долго не решалась выглянуть наружу. Потом уже мне Тамара сказала, что это сороки, они еду тащат, у нее шмат сала сперли, а еще мыло уносят, нельзя держать возле умывальника в открытой мыльнице. Второй раз сороки по крыше топтались. Я уже была предупреждена, но все равно не по себе.
Я боюсь умереть во сне. Наверное, этот страх связан с приступами астмы. Иногда сдавит грудную клетку, и я не знаю что: предчувствие ли приступа или просто ужас. У меня странная астма. Считается, что не бронхиальная, а аллергическая, это полегче. Говорят, что дети «вырастают» из такой астмы к пубертату, как моя мать – у нее в детстве была аллергия не запахи масляной краски и лаков. А у меня к пубертату только и началось. И аллергена не выявили. Мать вокруг все скребла, мыла, чистила, не дай бог оставить какой пылесборник, вроде старой подушки или нестиранных занавесок. Котенка мне не разрешили взять. Я потом сама стала искать мой аллерген, проверяя
Мой друг, Герман, сказал: «У тебя аллергия на жизнь, нужно ее изменить, и не будет никакой астмы». Герман был хорошим другом и мудрым человеком. Он много правильных вещей говорил. Только как ее изменить, жизнь? Она все хуже и хуже. Я думаю, что у меня не просто аллергия, у меня – паранойя или шиза, разве не может такого быть? Я боюсь, все кончится тем, что меня сдадут в дурку. Иногда у меня бывает большое желание забиться куда-нибудь, накрыться с головой и орать: а-а-а-а-а! Такое было. Первый раз тем летом, когда я поступила в Муху.
Свадьба Аськи была сразу после выпускного. Подарок меня напряг. У Аськи теперь все богатые, а у богатых свои вкусы и представления о подарках. Аська и сама сказала: не парься, им все равно не угодить, а мне ничего не нужно. В общем, я написала для нее картину, пятьдесят на восемьдесят – уголок нашей Петроградки, а еще выпросила у Музы красный китайский подносик с выпуклым черным рисунком из трав и цветов. Дерево, краска, лак. Аське с детства он нравился, вот я и подумала, пусть в ее новой квартире будет что-то из нашего с ней детства. Муза не пожмотилась, а мать разоралась о разбазаривании семейных реликвий, которые должны перейти потомкам. Я тоже разоралась: потомков не будет! Поорали и замолчали, а подарок-то получился классный.
Честно говоря, я думала, что буду принимать деятельное участие в подготовке к свадьбе. Хрен мне. И ладно. Явилась во Дворец бракосочетания со своей картиной и подносиком, изысканно упакованными своими руками. Аськина мама мне торопливо кивнула на бегу. Нормально поговорить с Аськой не удалось, она, не распаковывая, вручила мой подарок сестре жениха.
– Это моя золовка, – сказала она мне, а по дороге в комнату невест шепнула: – Золовка – змеиная головка!
В комнате невест было не протолкнуться, и я сидела в кресле в коридоре, пока все не началось. Заиграла музыка, какая-то мочалка бежала перед женихом с невестой кверху попой, расстилая перед ними красную ковровую дорожку. Как расписывались, я смотрела из-за спин родственников и друзей долбаного жениха. Шампанское пили тоже родственники, мне даже не предложили, и свадебный букет Аська не просто кинула в толпу, а целенаправленно – змеиной головке. Потом сели в длиннющий белый лимузин (много туда набилось народу, и золовка в том числе) и поехали по всяким достопримечательностям, чтобы и там пить шампанское и бить бокалы. А за ними кортеж из ретроавтомобилей.
Не знаю, все ли они туда вперлись, но никого из знакомых лиц возле дворца бракосочетания я не обнаружила. Так и стояла. Просто дичь какая-то. Я знала, что в ресторане все начнется в шесть вечера. В ресторан – рано, домой – глупо ехать на час. Размышляла, может, я зря обижаюсь, кто я такая? Как говорит Муза: «Экая цаца»… Двинулась пешком в сторону ресторана и тут вспомнила, что забыла в гребаном дворце шерстяную кофту. Вернулась, поднялась наверх, на кресле в коридоре нет. Зашла в комнату невест, а там возле двери аккуратненько стоит мой изысканно упакованный подарок. Меня, словно кипятком ошпарили. Но ничего, забрала подарок, нашла кофту и побрела нога за ногу к ресторану. Долго шла, туфли новые, устала. До самого ресторана доперлась и только тогда сообразила: мне туда не надо. Повернула к метро. Домой, домой, чтоб укрыться с головой одеялом и повыть в подушку.
Назавтра Аська не позвонила. Потом я узнала, что в этот день она венчалась в церкви. Еще через день – уехала на Мальдивы. Полагаю, она не осталась там навсегда, однако, вернувшись, тоже не позвонила. Картину я засунула под диван, а подносик отдала матери, пусть успокоиться, а то ее жаба чуть до смерти не задушила.
Ах, детство, детство, мое детство, мое фарфоровое блюдце…
В конце августа я пошла в Муху узнать о расписании занятий и просто потолкаться, а там встретила девчонку, зовут Марго, мы с ней вместе поступали. Она говорит: