Нет имени тебе…
Шрифт:
Бабка Зазы была балериной. От нее осталась старая мебель с резьбой, вся в аккуратных крохотных дырочках, откуда тоненькими струйками сыпалась нежная древесная пудра. Видать, многие поколения жуков-древоточцев трудились здесь долгие годы и продолжали свою работу до сих пор. Заза говорила, что иногда ночами ей кажется, что она слышит, как эти работяги проделывают свои лабиринты.
От бабки остались фотографии, выцветшие акварельки на стенах и картина с изображением парусника в бурном море, не бог весть что, но она мне нравилась. А еще много всякого симпатичного старинного хлама, разные финтифлюшки, статуэтки, флакончики и настенная игольница столетней давности, от которой я балдела: тряпичный мальчик в туфельках и носочках, со спущенными штанишками стоит спиной, наверное писает, а в розовые ягодицы воткнуты иголки.
Квартира – трехкомнатная и довольно светлая. Это потому, что этаж пятый, последний, ведь все комнаты выходят в тесный курдонер, заполоненный старыми деревьями. Одну комнату девчонки превратили в чулан и свалили туда все ненужное, в другой жили сами, а в третьей оборудовали мастерскую. Здесь стояли два стола, мольберт и большой портновский манекен, к которому я пришила тоненькие ножки и ручки, сшитые из колготок Жекиного братца, а тулово расписала акрилом на тему филоновской анатомии, чтобы мы по его заветам тоже стали очевидицами незримого.
Из Мухи мы заваливались к Зазе, домой я приходила только спать, там, кроме вечной истерики матери, меня ничего не ждало. Наезжала она в первую очередь на отца, но мне тоже доставалось. Раньше хоть Муза была щитом, а тут у нее начались задвиги. И непонятно, по ком больше психбольница плакала, по матери или Музе? Осточертела мне домашняя тюрьма. Иногда я оставалась ночевать у девчонок, хотя дома в связи с этим случались извержения вулкана. Заза была не против, если бы я переехала к ним насовсем, но тогда у меня дома случилось бы землетрясение.
Денег Зазе присылали много, и она не жмотилась, покупала жратву и дешевое красное вино для глинтвейна. Мы выливали его в кастрюльку, добавляли яблоки, апельсины, киви, все что было, а также корицу, гвоздику, сахар. Так мы грелись, в квартире была холодина, плохо топили. А еще Заза покупала и на мою долю ватман, краски, кисти, потому что мы вместе рисовали у нее в мастерской, а деньги взять отказывалась. Она сказала:
– Когда у меня не будет денег, купишь ты.
Я поняла, что Заза дана мне взамен Аськи, и тогда вытащила из-под дивана пейзаж, который рисовала к Аськиной свадьбе, и повесила в мастерской Зазы. Бери, владей, это лучшее, что я на сегодняшний день могу подарить другу. А она мне говорит: «Так это же угол Саблинской и Воскова!» Ну да, родные места.
Внешне Заза была маленькая, худенькая, шустрая, на голове короткий ежик волос. Тряпками не интересовалась, но, одень ее и накрась, могла бы улетно выглядеть. О себе она говорила: «Я – никакая». Это неправда. Она была необычная. Похожа на артиста Олега Даля, а точнее, шута, которого он играл в фильме «Король Лир». А еще была у нее привычка: задумается и покусывает указательный палец, и вид у нее при этом очень сосредоточенный, и выглядит она очень умной и симпатичной.
А Жека – чистый ангельчик, из тех, о ком Муза говорила – «прекрасна без извилин», имея в виду извилины мозга. Она училась в техническом колледже и была просто хорошей девахой, кроме «извилин» у нее отсутствовали и «задние мысли». Подвоха от нее ждать не приходилось. Она очень любила Зазу, просто обожала. Но по интересам и общим делам мы с Зазой были, конечно, ближе. И вкусы у нас были одинаковые. Дизайнерство она не любила, как и я, и всяческий хай-тек с его минимализмом и рационализмом просто ненавидела. Пока мы рисовали или фантазировали, Жека готовила еду и делала что-то по дому. Она это любила, и она ничуть не ревновала меня к Зазе, вот что здорово. Если честно, мы были к Жеке не очень внимательны, но она этого, вроде, и не замечала.
У нас царила гармония. Жили мы довольно замкнуто, и никто нам не был нужен. Но я знала, появится у кого-нибудь из нас парень – все рухнет. У Жеки вообще никого никогда не было, а Заза намекала на какую-то безответную любовь в Москве.
– Все в мире стремится к ответу, к взаимности, – заявила я. – Симпатия к симпатии, неприязнь к неприязни. И безответной любви не бывает.
– У таких, как
Своим любовным опытом я не делилась. Но я знала за собой одну особенность: по красоте я была не хуже Музы и сильно похожа на нее в молодости, но на Музу мужики слетались, как мухи на мед, а ко мне не клеились. А все потому, что дело не в красоте, а в сексуальности. Не исходят от меня любовные флюиды – феромоны. И от матери моей не исходят. И с Жекой, похоже, такая же история, а ведь мордашка у нее очень даже миленькая.
9
Дом Зазы заменил мне родной, а девчонки – Аську и Славика. Что мне очень нравилось, так это пить глинтвейн зимним вечером и смотреть в окно, как в оранжевом свете фонаря кружат золотые снежинки. На другой стороне дома, за переплетением заснеженных ветвей красиво светится сиреневое окно, а выше, наискосок, – фисташковое. Позже я обратила внимание на одну странность: мало окон освещено. Вроде бы, вечерами люди должны возвращаться домой… А Жека говорит:
– Ты что, не знаешь? Это умирающий дом! Здесь богатые накупили квартир, вроде запасной недвижимости, а сами не живут. В сентябре была авария, трубы на третьем этаже прорвало, все затопило, а в квартиру не попасть – хозяев не найти. Мужик, который с аварийкой приезжал, сказал: когда в доме не живут, дом умирает.
– Не болтай, – говорю. – Этот дом еще нас переживет.
– Да уж, – вяло согласилась Жека. – Памятник архитектуры. Хотя сейчас и памятники рушат.
К Новому году мы готовились заранее. Запасли еды, шампанского, разную мишуру, электрические гирлянды и роскошную елку под четырехметровый потолок. У бабки-балерины был целый ящик старых елочных игрушек, которые мы с вдохновением реставрировали.
На фоне украшенной елки сделали много рождественско-новогодних фотографий, устраивая «странные уголки» с длинным тусклым зеркалом от трюмо, со струящимися, поблескивающими стеклярусом драпировками, с креслом, шалью, фонарем, подсвечниками, старой дореволюционной куклой и коробом из лыка, наполненным подарками и игрушками. Мы с Жекой изображали ангелочков: распускали волосы, надевали ночные сорочки с кружевами, диадемы из елочных звезд и блесток, крылья из пуха, принимали позы, а Заза нас фотографировала. Зазу мы наряжали дедом Морозом и Бабушкой-Метелицей. Некоторые фотки наш однокурсник потом отмастрячил в компьютере так, что они получились, будто старые рождественские открытки. Делали мы и не столь невинные фотографии, но, конечно, только «для внутреннего пользования».
Никогда у меня не было такого замечательного Нового года, как тот. Мы натыкали маленькие свечки в яблоки и апельсины и расставили по всему столу, пили шампанское, пели, танцевали, ходили гулять с бенгальскими огнями, приглашения отвергали, замерзли, вернулись, надели теплые носки, попили горячего чая с пирожными, а потом еще шампанского. Заза включила классическую музыку. Не знаю, что это была за музыка, но она показалась мне прекрасной, такая музыка должна звучать в раю. Мы сидели с ногами на большом диване, комната освещалась только елочной гирляндой и треугольной подставкой с электрическими свечами на подоконнике. Из оконных щелей дуло, и вырезанные белые бумажные ангелы, подвешенные к карнизу, кружили, танцевали на фоне ночного окна. И я подумала: это пройдет, а я буду вспоминать и вспоминать, как мы здесь сидели и были очень-очень счастливыми. Почему-то мысль эта была щемяще печальной и ложилась на музыку. А потом я заметила, что у меня по щекам текут слезы. Сначала старалась их скрыть, а потом услышала, что Жека тоже плачет, а потом и Заза заплакала. И тогда мы обнялись втроем на старом просиженном диване и плакали в голос. То ли это было предчувствие чего-то непоправимого, то ли выпитое шампанское, но слезы эти благотворно на нас подействовали. Слезотерапия – хорошее дело.
Гости у нас бывали, но не очень часто. И, кроме меня, никто никогда не оставался ночевать. В общем, приходили и уходили, а наша общность оставалась неизменной. Но весной что-то случилось. Весной случилась весна. Гость повалил валом. Наверное, половина Мухи и хренова туча другого народа у нас побывала. Тогда же со мной случилась ужасная история. Мне дали одну таблетку, я знала, что принимаю, видела, как от нее веселеют. Все веселели, а я чуть богу душу не отдала. Хорошо, там оказались понимающие в этом деле люди. Но этот случай меня сильно напугал.