Нетерпеливые
Шрифт:
Глава XXI
В этой гостинице я провела трое суток. Из номера выходила, только когда меня выгонял голод. На улице я проходила мимо кафе и ресторанов, не решаясь туда войти. С любопытством разглядывала людей, сидевших на террасах. Потом с хлебом и фруктами возвращалась к себе, пряча булку от блондинки за столиком. Я злилась на себя за покаянный вид, который напускала на себя, поднимаясь по лестнице и затылком чувствуя на себе ее ничего не выражающий взгляд.
В комнате я раздевалась, стряхивала с себя уличную пыль. Быстро обретала прежнюю беззаботность. Как
На четвертый день я очнулась. Меня омывали волны беспричинного счастья. Мне захотелось выйти, увидеть голубое небо, улыбаться миру, шагать. Я открыла окно; этот осенний день, пожалуй, как нельзя лучше подойдет для задуманной прогулки: долгой, полной воодушевления, которое будет пульсировать в такт моим шагам.
Пепельно-серое утро царило на улицах. Свою радость я сохранила до Сены. Там, слегка притомившись, я присела отдохнуть в сквере Вер-Галан, на самой оконечности острова Сите. Меня переполняло счастье, которое я не знала куда девать. Я принялась грезить.
Рядом возникали то шумные стайки детей, то добросовестно любопытные иностранные туристы… Внезапно ко мне разболтанной походкой приблизился парень в тесно облегающем грудь красном свитере и с улыбочкой предложил:
— Прогуляемся?..
Я отвернулась. Молодчик ушел восвояси, но радости на душе как не бывало — словно скатилась куда-то на траву. Поднимаясь со скамейки, я наклонилась вперед, чтобы увидеть свое отражение в зеленой воде реки.
Возвращалась я медленно, узкими улочками. На тротуарах меня бесцеремонно разглядывали женщины с ярко накрашенными губами. Я смущенно опускала голову, словно чувствовала за собой какую-то вину. В эту ночь сон у меня был беспокойный, сотрясаемый кошмарами. От страха я даже проснулась. С бьющимся сердцем прислушивалась, как уличные шумы проникают в комнату. Потом, вздохнув, закрыла глаза.
Мне хотелось быть одной, совершенно одной, а для этого мне был нужен Салим.
* * *
Еще долго я буду вспоминать выражение его лица, когда он увидел меня у подъезда здания. Он остановился, недоверчиво всматриваясь… Но я уже с облегчением бежала к нему.
Он не произнес ни слова. Только его рука схватила меня за запястье и быстро повлекла к саду. Мы сели. Шли минуты. Его молчание уже начинало пугать меня; я не могла прочесть на этом лице ничего, кроме стремления изгнать с него малейшие признаки волнения.
— Салим! — позвала я, словно он был далеко. — Салим!
И тут у него вырвались пылкие слова, которые впоследствии вдохновляли меня, тогда как следовало бы сохранять хладнокровие:
— О, Далила, ты не можешь представить себе, как я благодарен тебе за то, что ты вот так взяла и приехала. Какая ты умница!..
Склонив голову ему на плечо, я слушала его и рассеянно смотрела на прохожих. Я замерла, чтобы не потревожить его счастья, которое он только начинал вкушать. Мне же было грустно, я ощущала себя
Я рассказала Салиму то, что считала главным: как после визита Мины обнаружилось, что я провела ту ночь с ним; как я убежала к сестре. Что Фарид готов был простить меня, предложив скорую свадьбу, чтобы «удушить скандал в зародыше». Что я ему на это ответила. Последнюю сцену, когда я просила у брата всего лишь свободы в знак доверия. Что он отказал мне. Что, вернувшись к сестре, я решила уехать. Что оставила Фариду письмо, в котором объявляла, что беру свободу сама — ценой какого угодно скандала.
Закончив рассказ, я подняла на Салима глаза: он смотрел на меня с улыбкой.
— Что ты об этом думаешь? — напористо спросила я, не давая ему опомниться.
Он ответил не сразу. То, что я не прочитала в его взгляде ожидаемого безоговорочного одобрения, остудило мой пыл.
— Я счастлив, что ты здесь, — ласково ответил он, завладевая моей рукой.
Мой поступок не мог вызвать в нем ничего, кроме снисхождения. Ту горячность, с какой я восстала против своего окружения, он поспешил истолковать как неукротимое стремление быть подле него. Тогда как мне не терпелось любить, ненавидеть — одним словом, жить. Он посчитал, что я просто не могу без него. То было первое недоразумение, вставшее между нами.
* * *
Салим устроил меня в общежитие для студенток за Пантеоном.
Мы встречались дважды в день. В полдень мы вместе обедали; из ресторана я шла в общежитие, куда он заезжал за мной к шести часам. Час спустя мне приходилось возвращаться: ужинать и спать.
Еще не привыкшие видеться так регулярно, а главное — как я повторяла со счастливым вздохом, — без всякой оглядки на окружающих, мы радовались обретенной свободе. Салим уверял меня, что вскоре сможет проводить со мной все послеобеденное время.
— Мы осмотрим все! — решительно восклицал он.
Я не тороплюсь, ведь для этого у нас впереди целый год, отвечала я с наслаждением, не переставая упиваться панорамой всей нашей будущей жизни — она развертывалась перед нами медленно, как те безлюдные улочки в сердце Парижа, которые притворяются спящими в своем ложе из почерневшего камня.
Спустя неделю после приезда я получила письмо от Шерифы. Она рассказала, что Фарид после трех дней молчания смирился со свершившимся фактом. По ее словам, в этом была большая заслуга Леллы. При условии, что я буду серьезно готовиться к экзаменам, он согласен высылать мне столько денег, сколько мне понадобится.
«Что касается Леллы, — продолжала она, — то приготовления к ее свадьбе уже начались. Из-за этого мне приходится бывать там очень часто. Всем нам грустно, что ты уехала. По мере приближения торжества даже кажется, будто мы готовимся к похоронам. Лелла никак не проявляет своих чувств.
Вчера я сказала ей, что собираюсь тебе писать. Она кротко ответила: «Передай, что я прощаю ей все. И от чистого сердца. Главное — чтобы она постаралась не причинять столько зла другим». А голос у нее при этом был такой несчастный, что я даже и передать тебе не могу! У меня самой слезы на глаза навернулись. Она и правда тебя очень любит…»