Нетопырь
Шрифт:
Уже никакой средневековой романтики здесь не осталось. Усыпальница не была музейным экспонатом, ее стремились привести в состояние, отвечающее санитарным нормам.
«Историческая достоверность» канула в прошлое.
— Похоже, здесь основательно потрудились, — помертвевшими губами прошептал учитель. Кол ей надо было вбить! Слюнтяй, слюнтяй…так и не спас ни ее, ни себя…
— Я, как историк, не одобряю подобного варварства, — вещал рядом провожатый, — но, с другой стороны, дирекцию тоже можно понять. Держать под полом гнилое болото, рассадник всяческих инфекций…такое могли позволить себе лишь средневековые бароны!
Они медленно спускались по скользким ступеням, а в висках Лайнелла колотились бешеным вихрем видения сна…
…вот он ступает по влажному камню, а на руках его гибкое тело бездыханной девушки…
Яркий свет ламп.
…полыхание креста…
Вот
— Вам тут не жутко по ночам, с таким скоплением мертвецов?
— А чего их бояться-то?.. — откликнулся хранитель музея. — Обычные покойники. «Не мертвая» только одна, и та зачарована. Нежить давно дала бы о себе знать… Вон ее гроб, смотрите!
Могли бы и не показывать. Он узнал его из сотен, стоявших здесь, и отыскал бы с завязанными глазами: после последнего сна…
О, боже, как жестоко порой играет нами провидение…
Черный мрамор.
Блики мертвого света на матовой поверхности.
Пыль на ступенях постамента, а на самой крышке — ни пылинки…
Лайнелл…
Влад…
Констан…
…ступил на подножие памятника и медленно поднялся к саркофагу.
Выбитая надпись: «Баронесса Попрушнек, Елизавета. 1312–1339. REQUISCAT IN PACE».
1312–1339, ха.
И «Покоится в мире», даже написанное на всех языках мира, а не только на церковной латыни, не могло успокоить это создание.
Ее мог успокоить лишь кол. Осиновый кол в сердце!
И он это сделает. На этот раз он это сделает и освободит ее!
Господи, дай мне силы…
…проверить…
— Не трогайте гроба! — прозвучало издали испуганное предупреждение старого архивариуса.
Поздно.
Лайнелл всем телом налег на массивную крышку — и сдвинул ее.
Взвизг отполированного камня, вскрик ученого, что-то вроде «что вы делаете?!», каменная пыль, ссыпающаяся по бортам саркофага…
И вид пустой гробницы.
Фоулн закусил губы.
О боже…
Элли…
Элизабет Попрушкайне…
Елизавета Попрушнек.
Лиза, Лизонька…
Его Лизетт…
Нет под богом причины, по которой…
…оставить тебя в живых…
разлюбить тебя…
Но…
…нет под богом такой причины, дорогая Лизетт. Прекрасная моя бесовка.
— Что вы натворили?.. Что вы наделали?.. Она…она сейчас встанет, безумец, что теперь…
— Идите сюда, — тихо, ровным, но совершенно безжизненным голосом позвал молодой человек. — Гроб пуст. Я был прав.
Перепуганный смотритель, возмущенно сверкая глазами из-под стекол очков, подбежал и встал рядом.
— В чем вы правы? А если…
— Смотрите… — молча кивнул Лайнелл.
Пожелтевшие простыни, приподнятое кружевное изголовье, высохшие букеты цветов, отпечаток головы на подушке…
Смотритель испуганно посмотрел на учителя.
— Откуда вы знали?..
— Склеп реставрировали, — просто ответил молодой человек. — Смотрите, гроб стоит у самой стены, следовательно, чтобы протянуть электропроводку, его необходимо было передвинуть…
«А еще на нем нет креста, положенного Владом»…
— Но…будь она здесь…округу захлестнула бы волна смертей! — растерянно выдохнул ученый.
— Значит, ее здесь нет, — очень спокойно ответил Лайнелл.
— Но…где же она?
— Что тут, под изголовьем? Оно приподнято больше, чем надо…
Тренер поднял подушку. Цветы при его прикосновении рассыпались пылью.
Белые маргаритки…
И лилии.
— Так что же там? — поторопил его архивариус.
— Письма, — голос Фоулна был тусклым и невнятным.
— То есть?..
— Письма и телеграмма. Вы мне переведете их, только задвинем крышку!
…Через четверть часа они сидели вновь в каморке сторожа, вновь на электрической плитке сопел чайник, а старичок, потирая вспотевшие от нетерпения руки, разбирал шуршащие бумаги.
— Итак, два письма и телеграмма. Читаю в хронологическом порядке.
— Читайте.
— Первое письмо.
«Дорогая сестра!
Я благодарю Небо, что ты наконец свободна, любимая моя Лизонька. Ты не можешь себе представить, как я переживал твое заточение, как проклинал себя и не находил себе места…
Лиза, любимая моя Лизонька, прости меня, это мой эгоизм привел к подобной трагедии. Надеюсь, ты дашь мне шанс загладить свою вину. Я обещаю, что больше никогда не допущу подобного.
Я и Ильза по-прежнему вместе, но ни одна женщина не в силах вытеснить тебя из моего сердца, Елизавета! Мы живем вместе с Фрэнки, он вернулся к нам…
После того, что произошло с тобой в ту
Может быть, его судьба хоть немного примирит тебя с потерянными по его вине веками…
Вечность снова наша, Елизавета! Я зову тебя к нам, Фрэнки скучает по тебе, Ильза передает привет. Семья ждет тебя, Елизавета…
Мы с Ильзой некоторое время жили в ее владениях, в Саксонии, потом перебрались в Париж…и лишь в середине этого века, когда Европу раздирала одна из величайших войн, мы переправились от всей этой чудовищной военной машины за океан.
Фрэнсис присоединился к нам вскоре после трагедии с тобой, и по трагедии еще более чудовищной, связанной со всем нашим народом.
Поверишь ли, моя любимая, что Старейшие вампиры решились на немыслимое преступление? Ты помнишь Советника Королевы, того древнего египтянина, что навещал нас в ее свите?.. Подумать только, он возглавил заговор! Им удалось убить Милену…в результате все вампиры лишились способности управлять погодой, превращаться в животных…но, самое главное — выходить на солнце… Часто я думал, что ты более счастлива в своем сне, не видя того, что происходило с нами!
И лишь несколько лет назад, с помощью одного весьма достойного, хотя и молодого вампира, она сумела вернуться в наш мир. Долгие века, что ты спала, Милена раз за разом возвращалась на Землю в смертной оболочке, и вот, наконец, судьба подарила ей — и нам! — удачу… Мы снова те, что прежде.
Люди XX века любопытны и умилительны. Заговори ты с ними о любви — тебя обвинят в слащавой сентиментальности. Заговори о надежде — прослывешь глупцом, о вере — ханжой… Но как отчаянно они нуждаются в тех нежности и тепле, что несут с собой эти чувства! Все дело в том, что люди ХХ века разучились доверять друг другу, разучились быть добрыми, они боятся быть добрыми — и в этом самая большая их беда!
Это век „сердца за решеткой“.
Сердца-пленника.
Сердца, которое боится тех чувств, для которых создано.
Человечество дожило до того, что боится…человечности.
Никогда, при всей жестокости прошлых времен, этот мир не знал эпохи, когда люди стыдились бы быть людьми: верить в добро, в дружбу, в любовь, наконец…
Впрочем, материализм и атеизм сейчас тоже не в почете. Люди этого времени либо крайне циничны, пряча под цинизмом страх боли и одиночество, либо — по тем же причинам — уходят в мистику, стремясь получить от таинственных сил то, чего уже не в силах друг другу дать сами.
Они называют это „кризисом цивилизации“, и я склонен соглашаться с ними…что это кризис. Только я назвал бы его „кризисом человека“.
Мы сейчас обосновались в небольшом американском городке, в Калифорнии. Городок называется Соулинг.
Приезжай! Нам столько всего надо обсудить!
Я не принимаю отговорок!
Нежно целую,
Следующее письмо, сударь. Оно совсем коротенькое:
«Елизавета! Ну почему ты не сказала мне, что узнала мой адрес именно от Ильзы? Она изволила сообщить мне это только сегодня…пеняю вам обеим, злюки!
Ильза собирается выехать за тобой, и мы все безумно рады, что ты, несмотря на все трудности, решилась ехать.
Фрэнсис гоняет нас, как грешников в пекле, заставляя готовить комнаты к твоему приезду! На моей памяти он так истязал нас лишь перед визитом Ее Величества. (Но тогда нам помогала Милица…)
В доме только и разговоров, что о тебе, моя любимая сестра.
Ильза выезжает, она и передаст тебе мое письмо.
Телеграфируйте, когда выезжаете. (Ильза объяснит тебе, что такое телеграф, если ты еще не выяснила этого сама).
Итак, ждем.
Сто приветов от Фрэнки.
Карл».