Неудачница
Шрифт:
— Да, хотелось бы задокументировать ваше обещание сократить мой штраф и сделать надбавку к зарплате, — собираясь с духом и переключаясь с романтического на деловой лад, киваю ему, — К тому же нужно понять, каким образом изменятся наши отношения в стенах этого дома. Быть вашей помощницей, вашей домработницей и вашей девушкой одновременно, будет довольно сложно.
— Твоей девушкой, — внимательно глядя на меня, говорит шеф.
— Что? — хмурюсь, не понимая этого его взгляда.
— Ты продолжаешь обращаться ко мне
Опускаю голову, пытаясь скрыть улыбку. Кажется, у нас безнадежный случай.
— Это очень сложно… Глеб, — выдавливаю из себя, в каждое мгновение ожидая кары небесной (за нарушение субординации, ага), — От привычек избавляться трудно. За три недели в ва… твоём, — выдавливаю, — доме я настолько привыкла к некоторым вещам, что переход на «ты» буквально взрывает мне голову.
— И это мы тоже должны обсудить, — кивает шеф, выглядя при этом невероятно серьёзным и сосредоточенным, — думаю, деталями касательно твоей зарплаты, твоих штрафов и твоих обязанностей по дому, мы займемся после ужина в моем кабинете. А сейчас давай обговорим новые условия относительно положения моей девушки…
А вот я даже не удивлена, что всё самое главное мы будем обсуждать «потом».
Смотрю на шефа и реально поражаюсь, как можно быть таким зацикленным на себе эгоистом?..
Ладно, терпела его три недели, потерплю ещё чуть-чуть.
— И что именно в…ты, — (да, теперь это звучит именно так), — хочешь обсудить? — ныряю взглядом в мясо, уже не надеясь на то, что вечер закончится «славно».
— Некоторые ограничения, связанные с твоим новым положением, — деликатно-обтекаемо отвечает шеф.
Ну, предположим, что «положение» это я ещё, так сказать, не приняла. Но послушаем.
Поднимаю на него взгляд, готовая внимать.
— Для начала, думаю, ты согласишься, что на оставшийся срок твоего договора ты должна отказаться от походов на свидания с другими мужчинами, — спокойно говорит шеф, а затем так же спокойно отпивает из своего бокала.
Эм…
— Чего?
Смотрю на него, думая, что ослышалась.
А шеф тем временем продолжает:
— Это вполне логично, учитывая, сколько слухов поползёт, застань тебя с другим мужчиной кто-то из моих знакомых.
— Глеб… — с лёгкой улыбкой отставляю бокал на стол, уверенная, что парой фраз смогу объяснить в чём он неправ. Тотально так неправ.
— И, естественно, никаких вылазок в «пятничный вечер» или, куда ты там ходила? — он сдвигает брови к переносице, предлагая мне ответить; я, естественно, молчу, — В общем, никаких самовольных выходов из дома. Я не могу тратить время на то, чтобы следить за тобой, так что, думаю, тебе лучше воздержаться от увеселительных вечеров в неизвестном мне месте и с неизвестной мне компанией.
Всё это было произнесено так спокойно и так… уверенно, что ли? — что я только и могла, что сидеть на месте,
— Я сейчас правильно поняла, что вы… Ты, — (чувствую, это на весь вечер), — хочешь ограничить мою свободу ещё больше, чем ограничил за три недели моего рабства в этой квартире?
Выражение лица Глеба меняется так быстро, что мне даже смешно.
— Не понял, — сжав челюсть, напряженно произносит он.
А я сейчас объясню!
— ТЫ. ХОЧЕШЬ. ОГРАНИЧИТЬ. МОЮ. СВОБОДУ. ЕЩЕ. БОЛЬШЕ. ЧЕМ. В. ПРЕДЫДУЩИЕ. ТРИ. НЕДЕЛИ? — смотрю на него спокойно, но едва сдерживаю истеричный смех, рвущий меня изнутри.
— Я не очень понимаю ва… твоих интонаций, Мила, — цедит шеф, опуская взгляд на стол.
Думает запугать? Серьёзно?!
Я откидываюсь на спинку стула, складывая руки на груди. На что я вообще рассчитывала, когда говорила с ним о новых условиях?!
— Ты предлагаешь мне ещё два с половиной месяца сидеть в этих четырёх стенах, чтобы у меня не было возможности запятнать твоё имя? — с ироничной улыбкой на губах, спрашиваю чётко.
— Ты не будешь сидеть в четырёх стенах, — выдавливает из себя шеф, хорошее настроение которого тоже успело улететь в трубу, — Ты будешь ездить на работу и ходить со мной на приёмы и важные встречи.
— И всё? — всё ещё продолжая улыбаться какой-то болезненной улыбкой, спрашиваю у него.
— Этого мало? — Бондарёв поднимает бровь, выразительно глядя на меня.
— Я не буду изменять контракт, — произношу чётко, вставая со стула и откидывая тканевую салфетку на стол.
— Мила… — шеф тоже поднимается.
— Моё решение вы услышали. Сейчас я уберу со стола, — и начинаю собирать грязную посуду.
— Мила! — предупреждение в голосе Бондарёва звучит крайне опасно, но мне плевать.
— Если вы держите своё слово, как и обещали, вы сократите мой штраф и добавите пару тысяч к зарплате — за то, что «прикрыла» вас при Анжелике, — произношу сухо, относя свою тарелку в мойку.
— Мила, объяснись, — едва сдерживая что-то очень нехорошее внутри себя, цедит Бондарёв, глядя на меня волком.
— Думаю, это бесполезно, — впервые честно признаваясь ему в лицо, говорю я, — Вы меня не услышите. Для вас существует только ваше собственное «надо», а чужие желания не воспринимаются вами в принципе. Простите за моё сугубо личное мнение. Можете вычесть за это пятьсот рублей.
И я подхожу к столу, чтобы забрать бокалы. Шеф буквально уничтожает меня взглядом. Чувствую, после этого смелого заявления мне стоит пойти и запереться у себя в комнате… но не могу пересилить свою гордыню. Назвался груздем, как говорится… Так что продолжаю очищать стол от остатков былой трапезы.
— Всё это я должен слушать за то, что, следуя здравой логике, попросил тебя ограничить общение с другими мужчинами во время действия нашего контракта? — всё ещё стараясь держать себя в руках, едва ли не по слогам спросил Бондарёв.