Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева

Зубок Владислав Мартинович

Сам Горбачев спустя много лет после того, как утратил власть, продолжает оставаться твердым приверженцем принципа неприменения силы. Он очень сожалеет о тех случаях, когда войска все же были задействованы против гражданского населения в советских республиках. Вспоминая все эти кризисные ситуации (армянские погромы, устроенные толпами азербайджанцев в Сумгаите в феврале 1988 г., межэтнические столкновения в Нагорном Карабахе, кровопролития в Тбилиси в апреле 1989 г. и в Баку в январе 1990 г., карательные меры в Вильнюсе и Риге в январе 1991 г.), Горбачев сказал: «И сколько ни было потом попыток повязать Горбачева кровью — не удалось» ^{1195} . По сути, эти слова Горбачева резонируют с характеристикой, которую ему дал Лигачев: «К таким мерам, которые были связаны с насилием, но направленным на спасение людей, он считал нужным прибегать только тогда, когда самому последнему гражданину будет ясно, что иного выбора нет. Это была черта характера» ^{1196} . Всякий раз, когда военные контингенты начинали подавление национально-территориальных конфликтов, выполняя расплывчатые, возможно, устные инструкции из Москвы, Горбачев немедленно уходил от ответственности за пролитие крови, и военным приходилось брать на себя весь удар националистов и радикально-демократической прессы. Подобная схема производила двойной эффект: с одной стороны, она парализовала

и разрушала морально советскую армию, а с другой — придавала сил тем, кто хотел развалить Советский Союз ^{1197} . Решение Горбачева ради высоких принципов отказаться от применения силы в международных отношениях и во внутренней политике — явление в мировой истории поразительное и уникальное. Канадский исследователь Жак Левек отмечает, что «то, как СССР отделил себя от советской империи [в Восточной Европе], и то, как он пришел к своему мирному концу», связано друг с другом и «может оказаться самым благим вкладом Советского Союза в мировую историю» ^{1198} . Правда, принципиальное неприменение силы Горбачевым, которое так высоко ценили на Западе, в самой России, похоже, не вызывало восторга. Для своих соотечественников Горбачев, помимо всех прочих ипостасей, был в первую очередь и прежде всего «царем», гарантом стабильности, гражданского мира и достатка, а также существования самого государства. Горбачев оказался неспособным исполнять эту роль, и, более того, он сам от нее отказался в кризисной ситуации. Это, безусловно, способствовало внезапному крушению Советского Союза и тому, что десятки миллионов русских и нерусских людей оказались брошенными на произвол судьбы среди обломков империи — в нищете, без работы, а иногда и без крова над головой.

Горбачев, мирные революции 1989 года и воссоединение Германии

Сложное сочетание таких сторон личности Горбачева, как оптимизм, наивность, непредсказуемость, западничество и нелюбовь к насилию, в полной мере отразилось на советской политике во время распада просоветских режимов в Восточной и Центральной Европе и на отношении самого Горбачева к падению Берлинской стены и краху ГДР. И сторонники, и противники Горбачева указывают на то, что, начиная с 1987 г., проводимая Горбачевым внешняя политика редко обсуждалась официально на заседаниях Политбюро — в основном все происходило в узком кругу. В международных делах Горбачев опирался на министра иностранных дел Эдуарда Шеварднадзе и помощника Черняева, но опять-таки насущные темы в большей мере обсуждал с глазу на глаз, т. е. непосредственно с зарубежными лидерами. Многие межведомственные структуры, ответственные за принятие решений (Совет обороны, комиссия «большой пятерки», которая работала над предложениями по сокращению вооружений и являлась неформальной связкой между МИД, КГБ и Министерством обороны), часто оказывались не в курсе этих переговоров. Как вспоминает Лигачев, он и другие члены Политбюро не особенно разбирались в международных делах и, доверившись Горбачеву и Шеварднадзе, «от месяца к месяцу сдавали все позиции» по германскому вопросу ^{1199} . Одним словом, Горбачев, хоть и не считал себя наследником Сталина, тем не менее воспользовался сталинским правом единолично принимать жизненно важные политические решения. Таким образом, личные черты характера Горбачева и его своеобразие в качестве государственного деятеля могли влиять на внешнюю политику СССР без особых сдержек и противовесов.

В частности, не последнюю роль в том, что коммунистические режимы в Восточной и Центральной Европе (за исключением Румынии и Югославии) скончались мирно, сыграл именно горбачевский «антисталинизм». Как показано в исследовании американского политолога Марка Крамера, расшатывание устоев коммунистических режимов в странах бывшего соцлагеря явилось побочным эффектом политики гласности и перестройки в Советском Союзе. А когда стали падать один за другим режимы в Польше и Венгрии, затем в ГДР, Болгарии и Румынии, то эти события отразились на положении в самом СССР — подрывался авторитет Горбачева, страх перед репрессиями исчезал, росла открытая оппозиция контролю государственных и партийных органов ^{1200} .

Почему же Горбачев и его советники (но не все члены Политбюро и военные) решили оставить союзников по социалистическому лагерю на произвол судьбы, позволив событиям в Центральной и Восточной Европе развиваться фактически без участия и контроля Москвы? Ключевую роль здесь сыграл идеологический фактор «нового мышления» и мессианской задачи Горбачева объединить Северную Америку, Европу и СССР в рамках единой структуры безопасности и «общеевропейского дома» от Ванкувера до Владивостока. В конце января 1989 г. для работы с различными ведомствами и научными центрами и изучения возможных непредвиденных последствий событий в Восточной и Центральной Европе Горбачев назначил комиссию по международным делам при Политбюро во главе с Александром Яковлевым. Яковлев заказал академическим институтам, МИД и КГБ ряд аналитических записок. Однако при этом комиссия Яковлева не затребовала мнения Генерального штаба. Большинство записок предсказывало всеобщий кризис в соцлагере. В записке международного отдела ЦК заключалось, что на первый план выдвинулся экономический фактор, способность страны вписаться в мировое хозяйство. Восточноевропейские союзники СССР в этом смысле уже давно оказались «в сильнейшем магнитном поле экономического роста и социального благосостояния западноевропейских государств. На этом фоне, с одной стороны, меркнут их собственные достижения, а с другой — практически не воспринимаются существующие на Западе реальные проблемы и трудности». В этой обстановке «в ряде социалистических стран идет процесс отторжения обществом существующих политических институтов, идеологических ценностей». В меморандуме, составленном Олегом Богомоловым и учеными из Института экономики и мировой социалистической системы, сделан вывод, что если правящие партии не пойдут на уступки оппозиционным силам, то начнется цепная реакция народных восстаний, наподобие событий в Венгрии в 1956 г. Аналитики предупреждали, что кризис в восточноевропейских странах зашел слишком далеко и только «революции сверху» могут предупредить «революции снизу». Во всех документах были представлены возражения против любой формы советской интервенции в этих странах. Вывод у всех был один: какой-либо военно-политический нажим не гарантирует успеха, но зато может вызвать цепную реакцию насилия и развал советского блока изнутри. Некоторые говорили о возможности «финляндизации» союзников, т. е. налаживания добрососедских отношений по модели Финляндии и выводе советских войск из Восточной Европы. Авторы записок ломились в открытую дверь. Горбачев и его соратники по «новому мышлению» (Яковлев, Шеварднадзе, Черняев, Шахназаров) были и сами убеждены, что военное вторжение в Чехословакию в 1968 г. было ужасной ошибкой, и они ни при каких условиях не собирались даже рассматривать вопрос использования советских войск ^{1201} .

Но все это не в полной мере объясняет отсутствие позитивногововлечения СССР в события в Восточной Европе. Ведь

можно было попытаться более решительно координировать действия с реформаторскими силами внутри правящих режимов в ГДР, Польше и Чехословакии — предоставить им материальную поддержку и воздержаться от односторонних шагов, которые ускоряли процессы распада Варшавского договора. Объяснить пассивность советского руководства можно двумя обстоятельствами. Во-первых, Горбачев и его окружение были полностью поглощены реформами политической системы у себя дома, начавшимися в конце 1988 г. С этого момента события в СССР развивались лавинообразно и с головой накрыли политическое руководство страны. Горбачев и его советники, включая тех, кто курировал ситуацию в странах Варшавского пакта, были всегда заняты чем-то другим. Например, основная часть времени Георгия Шахназарова, помощника Горбачева по «социалистическому содружеству», уходила на составление служебных и докладных записок к первым частично свободным парламентским выборам в СССР в марте 1989 г., на написание нового законодательства, а позже — на работу с текстами выступлений Горбачева и выполнение его поручений к Съезду народных депутатов СССР, который открывался в Москве 25 мая. Во-вторых, в Советском Союзе уже свирепствовал финансовый кризис. В январе 1989 г. Горбачев объявил о сокращении советских вооруженных сил в Центральной и Восточной Европе на 14% и уменьшении военного производства на 19%. Эти меры подтвердили его позицию, высказанную во время «антифултонской речи» в ООН 7 декабря 1988 г. Вместе с тем это была отчаянная попытка руководства страны сократить государственные расходы. У советских руководителей просто не было денег на то, чтобы повлиять на события в Центральной и Восточной Европе: им оставалось лишь наблюдать за тем, как правительства этих стран обращаются за кредитами и иными формами поддержки к Западу ^{1202} .

И все же даже теперь, по прошествии времени, поражаешься, как просто, словно мимоходом, Горбачев отказался от восточноевропейской части советской империи и как легко страны этого региона пошли своей дорогой. 3 марта 1989 г. председатель Совета министров Венгрии Миклош Немет проинформировал Горбачева о своем решении «полностью снять электронные и технологические средства защиты с западных и южных границ Венгрии. Нужда в них отпала, и они служат лишь для того, чтобы ловить граждан Румынии и ГДР, которые пытаются нелегально уйти на Запад через Венгрию». Он осторожно добавил: «Конечно, нам надо будет поговорить с товарищами из ГДР». Единственными словами Горбачева, сохранившимися в записи, были: «Мы строго охраняем наши границы, но и мы движемся в сторону большей открытости». В дальнейшем вместо консультаций с лидером ГДР Хонеккером Немет и его коллеги договорились с канцлером ФРГ Гельмутом Колем о том, что Венгрия будет беспрепятственно пропускать всех восточных немцев в Австрию, для того чтобы они потом направлялись в Западную Германию ^{1203} .

Подобный же принцип невмешательства и отсутствие внятной стратегии отличали советскую дипломатию и в решающий период лета и осени 1989 г., когда события в Центральной и Восточной Европе приняли революционный характер. Современным исследователям пока не доступны документы, отражающие содержание телефонных разговоров между Москвой и Варшавой, а также шифропереписка, которая велась в переломный момент, когда поляки на парламентских выборах 4 июня проголосовали за «Солидарность», и в течение последующих двух месяцев, когда решался вопрос о президентстве Войцеха Ярузельского. Как вспоминает Мечислав Раковский, один из руководителей ПОРП, выступивший за реформы в стране, Горбачев звонил ему, чтобы узнать «что происходит». При этом советский руководитель умело избегал каких-либо советов и не произнес ничего, что можно было бы трактовать как намек на вмешательство в польские дела ^{1204} . 11 сентября, когда венгерское правительство открыло границы своего государства «туристам» из ГДР, желавшим перебраться на постоянное место жительства в ФРГ, Москва по-прежнему подчеркнуто хранила молчание. Когда Венгрия под давлением Хонеккера ограничила выезд, «туристы» из ГДР хлынули в Прагу. В результате десятки тысяч восточных немцев заполнили улицы Праги и Будапешта, что дестабилизировало ситуацию в этих странах. 27-28 сентября министр иностранных дел Шеварднадзе, предположительно по указанию Горбачева, встретился со своими коллегами Джеймсом Бейкером и Гансом-Дитрихом Геншером во время заседания Генеральной Ассамблеи ООН в Нью-Йорке, чтобы обсудить проблему. Итогом этой встречи стало разрешение немцам из ГДР временно проживать на территории посольств ФРГ в Праге и Будапеште. Позднее им было разрешено на специальных поездах проехать через всю территорию ГДР в Западную Германию ^{1205} .

Позднее Горбачев утверждал, что к началу 1989 г. он уже был готов вывести все советские войска из Центральной Европы, но собирался делать это неспешно, главным образом не из-за геополитической обстановки, а потому что был связан по рукам и ногам у себя дома. В подтверждение этих слов Черняев пишет: «Было опасение, что, если мы начнем выводить войска, поднимется вой: за что мы сражались, за что миллионы наших солдат погибали в Великой Отечественной войне? Почему мы от этого отказываемся? Горбачев в то время очень болезненно относился к таким моментам» ^{1206} .

Горбачев был еще больше озабочен тем, какую позицию займут в отношении его реформ администрация Буша и правительство ФРГ. В Вашингтоне новые люди у власти относились отрицательно к «роману» Рейгана с Горбачевым, планам безъядерного мира и т. п. Роберт Гейтс, Ричард Чейни и Брент Скоукрофт не воспринимали всерьез горбачевские призывы к «новому мышлению», считая их в лучшем случае неискренними, а в худшем — намеренным обманом. Даже вывод советских войск из Афганистана, завершившийся в феврале 1989 г., не поколебал их в этом мнении. Прагматик и сторонник баланса сил Скоукрофт объяснял этот шаг необходимостью «перегруппироваться после поражения». Его вывод: «Приоритеты СССР не изменились, а просто сузились» ^{1207} .

Тем не менее к лету 1989 г. президент США Джордж Буш и госсекретарь Джеймс Бейкер пришли к заключению, что им все же придется иметь дело с Горбачевым. Более того, они поняли, что личность Горбачева играет очень важную роль. «Слушайте, этот парень и есть "перестройка", говорил Буш сомневающимся экспертам. Он не придал значения анализу, проведенному советским отделом ЦРУ, который показывал, что Горбачев теряет контроль над событиями и не может являться надежным партнером в долгосрочном плане. В июле Буш отправился в Польшу и Венгрию, где поддержал коммунистов-реформаторов и призвал националистов, жаждавших свергнуть коммунистический режим, не раскачивать лодку. Эта поездка и личные беседы Буша с Горбачевым развеяли опасения советского лидера ^{1208} . В сентябре 1989 г. Шеварднадзе и Бейкер провели переговоры на ранчо госсекретаря США в Вайоминге. Присутствовали только ближайшие помощники и переводчики. Шеварднадзе с откровенностью, поразившей американцев, рассказывал о кризисных проблемах, с которыми начал сталкиваться Кремль, о разногласиях внутри руководства, о растущем недовольстве среди военных. Шеварднадзе и Бейкер расстались друзьями, и эта дружба в дальнейшем пережила распад СССР ^{1209} .