Неустойчивая каденция
Шрифт:
– Ира дома?
– Петя? Ты?
– Я.
Она сделала короткий шаг вперёд и судорожно схватила его за руку. А затем и вовсе неожиданно уронила голову к нему на грудь. Угрюмов почувствовал мелкие содрогания её тела.
– Ирочка умерла. Год назад.
– Я не знал. Простите.
Он стал соображать, что предписывается говорить в подобных случаях. Лезли на ум «мои соболезнования» и почему-то «понёс тяжелую утрату». Но он молчал.
– Ты не стой здесь. Заходи.
Она закрыла за ним дверь, показала, куда повесить одежду, как будто он сам
– Вот, - сказал он.
– Конфеты. Шампанское.
– На стол. На стол всё складывай. Сейчас закипит и будем пить чай. Да ты садись.
Всё та же мебель, с виду нисколько не постаревшая: покрытый цветной клеёнкой стол, лакированные деревянные табуретки, белые шкафчики по стенам. Обои с розами, местами выцветшие и побитые временем.
– Какими судьбами к нам?
– Она уже успокоилась, слегка лишь пошмыгивала промокшим носом.
– В командировку. Проездом.
– Где работаешь?
– Да всё там же. В троллейбусном депо.
– Кем?
– Замначальника.
Тёща мельком глянула на его остриженную макушку, но ничего не сказала. Даже лёгкой усмешки Угрюмов не заметил в её глазах.
– Отчего она умерла?
– Рак. Два года мучилась. Сначала говорили, что это радикулит. Потом нашли проблемы с позвоночником. А когда поставили правильный диагноз, уже поздно было.
– Я бы приехал, - в очередной раз соврал Угрюмов.
– Зря не позвонили мне.
– А кто бы мне телефон твой дал? Ты ведь как уехал, так и с концами. Писем не писал.
В её словах, однако, он не чувствовал упрёка — так, скупое перечисление фактов.
– Ты, наверное, и имени-то моего не помнишь, - догадалась она.
Угрюмов пристыженно кивнул.
– Тамара Ивановна.
Она поставила на стол три чашки и, видя его удивление, пояснила:
– Замужем она после тебя успела побывать. Олей дочку зовут. Оленька! Оля!
В кухню вбежала девочка лет четырёх. Точно с букварной картинки: бантики, голубые глаза по яблоку, бархатные ресницы.
– Познакомься: это дядя Петя. Мамин друг.
– Здравствуйте, дядя Петя!
– Она стремительно поцеловала его в щёку.
Угрюмов опешил, и девочка, словно уловив его замешательство, убежала обратно в гостиную для продолжения прерванных дел.
– А где муж?
– Женился. Там у них то ли общежитие, то ли коммуналка. Дитя рожать собираются. Вот она и со мной. Он навещает, когда есть время. Ты не думай о нём плохо.
Она сильно изменилась за эти пять лет. Ничего не напоминало в ней ту сварливую старуху, опытную интриганку, главного врага и инициатора их развода. Теперь, когда это уже не имеет никакого значения, они могут вот так мирно беседовать на кухне за чашкой чая.
Кипяток полился в заварник. Накрытый пушистым полотенцем, он вытягивал из набухающих листьев аромат и силу.
– Надолго командировка-то?
– Как получится. Оборудование выбивать
– Вот как у вас категорично. А где остановился?
– Да я, собственно...
– Понятно. Можешь жить у нас, сколько потребуется. Комната ваша пустует.
– Тамара Ивановна...
Она лишь отмахнулась от его бесполезных благодарностей, и он продолжать задуманную фразу не стал.
Они просидели на кухне до половины ночи, то прихлёбывая чай, то балуясь шампанским. Ужином она его тоже накормила, и порции были совсем не столичные: видимо, помнила она его провинциальное происхождение. Беседа скакала от житейских мелочей к проблемам мироздания и обратно. Свободно и легко, без пауз. Как будто встретились после долгой разлуки два старых друга.
***
Утром его угостили кофе, который он выпил, чтобы никого не обидеть, и бутербродами, которых всё равно оказалось мало. Уходя «на службу», он спросил, что купить.
– Да что хочешь. Нам всего хватает, но от подарков никогда не отказываемся.
Где раньше была эта рассудительная, спокойная женщина?
Угрюмов спустился в метро, испытывая лёгкий мандраж, как всегда, перед работой. Волнение — не помеха, скорее, привычка и дань стилю. Толпа, мчащаяся на заводы и фабрики, идеальна во всех отношениях. Оттаптывая друг другу ноги и хамя напропалую, граждане не нуждаются в том, чтобы их отвлекали от заботы о своих карманах. И метро в этом плане — гораздо лучше трамвая. Частично поэтому он и влюбился однажды в Питер.
Первая жертва определилась сразу — худая дурнушка, конопатая и бледная. Угрюмов улыбнулся ей, чем ввёл в совершеннейшее смущение. Их касание, когда он покидал вагон, выглядело логичным и многообещающим. Кошелёк барышни уплыл от неё навсегда.
Замелькали лица: напудренные, морщинистые, с явными излишками помады, усталые, озабоченные, симпатичные и не очень. Угрюмов находил для каждой свой особенный взгляд. Вспомнят ли они его потом? Поймут ли, кто был человеком, посягнувшим на их личные сбережения? Не важно.
Один недостаток работы с пролетарским контингентом — размер сумм, которые они везут с собой. Если после зарплаты, вечером, то это другое дело. А с утра что там может у них быть? Гроши на обед. В лучшем случае — заначка для похода в магазин.
После пары десятков «заходов» Угрюмов насчитал всего семьдесят шесть целковых. Небогато, но для первых расходов хватит. Завтра, без спешки, он поработает в дневное время, когда выхлоп совсем другой.
В «Детском мире» граждане брали штурмом отдел мягкой игрушки — завезли импортных животных из плюша. Огромные собаки, обезьяны и даже львы отдавались советским людям, не более двух единиц товара в одни руки. Угрюмов прикинул, что до вечера, во-первых, можно и не успеть. А во-вторых, запасы дефицита всегда ограничены. В любой момент выйдет к народу упитанная тётка в ранге заведующей и объявит локальный конец света.