Неустойчивая каденция
Шрифт:
Пустые ряды кресел безлико смотрели на него. Бархатный занавес багрового цвета, не самой первой свежести, был слегка приоткрыт. За ним скрывался следующий слой мрака. Пришлось снова зажечь спичку. Угрюмов разглядел электрические щитки и направился к ним. Беспорядочно щёлкая выключателями, он отыскал удовлетворительную комбинацию света и тени.
Скудное хозяйство самодеятельного театра состояло из нескольких задников, приводимых в движение вручную. На каждом из них был нарисован какой-нибудь пейзаж, по замыслу на все случаи жизни: идеально красный фон —
Угрюмов вернулся в зал, сел в кресло во втором ряду, сложив ноги на то, что стояло перед ним, и легко задремал. Его разбудил требовательный голос:
– Молодой человек! Вы здесь по какому поводу?
Крупная женщина с дымящейся «беломориной» нависла над ним — ходячий прототип комиссарши из «Оптимистической трагедии».
– На репетицию, - спросонья ответил правду Угрюмов.
– Вы новенький?
– Да, пожалуй.
– Он резко встал и слегка наклонил голову.
– Разрешите представиться: отставной поручик Угрюмов Петр Данилович. Прибыл в ваше распоряжение.
– Не смешно.
– Вам виднее. А у вас имя есть?
Женщина проигнорировала вопрос, села через кресло от него и принялась делать какие-то пометки в общей тетради.
Стал собираться актёрский народ, разномастный и творчески возбуждённый. Красномордый парень с гнилыми зубами прикуривал одну сигарету от другой и неприлично громко смеялся над собственными остротами. Герой-любовник, распеваясь под гитару, соблазнял и без того готовых отдаться ему девиц. Двое молодцов спаринговались, изображая карате. Наконец, появилась Тоня.
Они успели поболтать ни о чём минут пять, а потом женщина с «беломориной» призвала всех к порядку.
Репетировали что-то патриотическое. Поминали всуе Ленина, декламировали стихи. Угрюмов откровенно не понимал, как на такое могут подвязываться студенты по доброй воле. Или это своеобразная альтернатива колхозу и овощебазе? Но потом, после небольшого всеобщего перекура, когда на сцене возник студент-придурок и его оппонент, придурок-преподаватель, до Угрюмова дошло: Ленин и прочее — это обёртка, позволяющая безнаказанно шутить над изъянами советского строя.
Стало интересно. Дуэт придурков творил чудеса, а женщина-комиссар из зала давала им ценные указания. Её уважали и боялись. Она могла неожиданно рявкнуть и нагнать оцепенение за неправильно произнесенную фразу, но и похвалы раздавала щедро, как Дед Мороз леденцы.
– Наглости у тебя не хватает, - говорила она кому-то.
– Я понимаю, что природа тебя обделила столь полезным качеством, но ты попытайся включить фантазию и представить себя на месте этого прохвоста.
«У меня бы получилось, - развлекался мысленно Угрюмов.
– Это мой повседневный персонаж».
– Поищи другой образ, - советовала она другому.
– Этот слишком примитивен. О некоторых вещах зрителю лучше намекнуть, чем заявить прямо и в лоб.
После её замечаний получалось ещё веселее.
Тоня изображала суматошную комсомолку-активистку, отравляющую жизнь сокурсникам. Очень убедительно. Сколько в этом образе игры, и сколько взято из личного опыта? Ему предстоит в этом скоро разобраться. Наверное. Если они сдвинутся с мёртвой точки.
У «Стрелки» они впервые поцеловались, и Угрюмов ощутил на губах давно забытую сладость. Он знал, что нужно остановиться, но останавливаться не хотел.
– Тебе понравилось?
– уточнила Тоня, имея в виду репетицию.
– Я в восторге, - ответил Угрюмов, имея в виду сразу всё вместе.
***
Среди ночи он неожиданно поднялся с кровати, прошёл в гостиную и стал шарить в ящиках столов, производя много шума. Бдительная тёща появилась незамедлительно из своей спальни.
– Что потерял?
– Ручку и бумагу.
– Так ты бы спросил у меня.
– Будить не хотел. Извините.
Она исчезла и возникла снова, держа в руках то, что требовалось.
– Столько хватит?
– Наверное. Если нет, то я снова приду.
– Ну-ну.
Угрюмов удалился к себе, зажёг ночник и стал быстро царапать что-то на бумаге, периодически делая исправления. Бумага действительно закончилась часа через два, но в новой порции не было необходимости: перед ним лежал текст готовой одноактной пьесы из жизни молодого специалиста, недавнего выпускника ВУЗа. На нескольких страницах описывались его мытарства: бесполезные встречи с важными людьми, попытки решить простейшие бытовые вопросы, бессмысленность приказов и тупость начальства. Своего героя он вывел простодушным оптимистом, напичканным теоретическими знаниями, которые кромсала в труху жестокая действительность. Временами было даже смешно.
«Это что ли называется вдохновением?
– усмехнулся он, глядя на исписанные листки.
– Так я, выходит скрытый писатель? Воистину человек — бездна пустопорожнего хлама».
Не менее его самого заинтригованная, тёща бросала вопросительные взгляды, наливая утренний кофе. Не дождавшись покаяния, она забросала его вопросами, подразумевавшими односложные ответы.
– Стихи писать начал?
– Нет.
– Прозу?
– Нет.
– А что тогда? Завещание? Жалобу в ЦК?
– Вы бы даже с пистолетом были безобидны, Тамара Ивановна. Все выстрелы мимо цели.
– Мучитель. Садист.
– Сценка это для театра, - сжалился над ней Угрюмов.
Тёща округлила глаза.
– Что ни день, то новые сюрпризы. Польза-то хоть будет от этих упражнений?
– Уже есть. Видите, я бодр, полон планов? Тороплюсь даже.
– Дай то, Бог!
Тоня прочла внезапно рождённый текст в его присутствии, и он увидел в её глазах, как в одно мгновенье превратился из вполне себе интересного, но среднего мужчины в кумира.
– Ты это сам? Не врёшь?
– А что тебя удивляет?