Неустойчивая каденция
Шрифт:
– Ну, ничего теперь не поделаешь, - звучала банальная, затертая до дыр мысль.
– Жить-то надо дальше.
***
Премьера состоялась в намеченный срок. Угрюмову, как автору, дали посидеть в партере и насладиться успехом с расстояния вытянутой руки. Зал визжал от восторга и хохотал над незадачливым молодым специалистом, который с беспощадной прямотой говорил присутствующим, что все эти нелепости вскорости
Тоня с восхищением смотрела на героя дня, купаясь в лучах его славы. И даже «комиссарша» отметилась поздравительной речью.
– Ждём вашего следующего творения, Петр Данилович, - напоследок сказала она, как само собой разумеющееся.
– Это вряд ли, - успокоил её Угрюмов.
– Побаловались и хватит.
Она удивилась, но быстро, как ей показалась, поняла причину.
– Хотите, я устрою вас на пол-ставки к нам? Приработок получится неплохой.
– Мне достаточно того, что есть.
– Уверены?
– Абсолютно.
– Жаль.
– И мне жаль.
Тоня пребывала в недоумении ещё большем. А он молчал, не зная, как объяснить ей, что в тот самый момент, когда раздался первый хохот и посыпались аплодисменты, безразличие накатилось на него и раздавило. Врата стояли открытыми, но войти в них ему представлялось абсурдным. Ещё один мимолетный роман, флирт с судьбой.
Тёща тоже удивлялась.
– Я всегда знала, что ты талантлив. Терпения тебе не хватало, усидчивости. А нам с Ирочкой не хватило ума, чтобы подобрать к тебе заветный ключик.
– Самокритика?
– Дурак тот, кто не признает своих ошибок.
И дважды тот, кто их повторяет. Угрюмов не сказал этой фразы вслух. И не уверен он был, к кому именно она относилась.
По ящику давали документальный про спорт — готовили советского телезрителя к июльскому марафону. Женщины нашли себе занятие, развлекая Ольку настольной игрой. Бросали кубики, двигали фишки, учили ребёнка считать до шести. Искоса наблюдая за тем, как им весело и хорошо вместе, Угрюмов вдруг отчетливо осознал, что он здесь совершенно лишний.
Раздалась трель телефона.
– Петенька, возьми, пожалуйста, трубочку.
– Алло!
– Петька, ты? Здорово, что я на тебя наткнулся. А то эта старая карга все мозги мне прокомпостировала бы. Ты не занят?
Лёша был трезв и серьёзен.
– Нет. Говори.
– Давай встретимся, а?
– Когда?
– Сейчас.
– Где?
– У Ирки. Ты только своим соври что-нибудь.
– Ладно. Жди.
Очень удачно подвернулся Лёша. Даже если ему опять нужна ссуда.
– Кто это был?
– По работе. Я прогуляюсь тут недолго.
Он подошёл к вешалке, одел куртку. Тоня очутилась возле него.
– Можно с тобой?
– Нет. Я быстро.
Она не стала
***
Лёша заботливо ждал его у входа на кладбище. Крепко, как старому другу, пожал руку.
– Спасибо, что не отказал.
– Что за честь мне?
Лёша отвёл в сторону глаза.
– Тошно, понимаешь? Кошки скребут. По душам бы поговорить.
– Тогда, может, сначала в магазин?
– Не боись! Всё предусмотрено!
– Лёша потряс в воздухе пакетом с изображением Моны Лизы.
– И закуски взял, как полагается. Я ведь твой должник.
– Да ладно!
Войдя в оградку, Лёша встал перед могилой и поклонился:
– Привет, любимая! Как ты там?
Затем они сели на скамеечке и разложили провиант. Лёша не обманул: в пакете оказалась поллитровка «Столичной», хлеб, огурцы, шпроты, классический плавленный сырок, минералка, две хрустальных стопочки.
– Ну, давай. Помянем для начала.
Выпили молча.
– Ты настоящий мужик, Петька, - сообщил Лёша.
– Как бы ты ни пытался это прятать. Говорю тебе сразу, пока трезвые, чтобы ты потом не подумал, что, мол, пьяный базар. Понимаю, что пользы тебе от моих излияний немного. Ты уж прости. Мне выговориться надо.
– Чего уж. Только налей по второй.
– Это можно.
Булькнула жидкость и они выпили, опять не проронив ни слова.
– Её уж год, как нет. А я по утрам просыпаюсь и вижу, как она одевает халат, как причесывается, завтрак мне готовит. Ленку часто в постели другим именем называю.
– И как она к этому относится?
– Терпит. А какие у неё варианты? Считает, что я перенёс глубокую психологическую травму.
– Что же ты собираешься делать?
– Не знаю. Пока она с дитём моим ходит, не брошу, а потом видно будет. Жалко её, конечно. Но если я вразнос пойду, то это ещё хуже. Вот она не даст соврать.
Лёша кивнул в сторону серого портрета на памятнике.
– А с ней-то ты чего горевал? Что мешало просто наслаждаться жизнью?
– Ты.
Скрипнула крышечка, стаканчики наполнились снова.
– Ты один ей нужен был, а меня она презирала. Ты можешь себе представить, каково это, жить с женщиной, которая тебе презирает? За плохое, за хорошее. И просто так. Каждую минуту я видел в её глазах одну лишь брезгливость. И бесился. Бухал неделями. Думал дать ей почувствовать, что без меня для неё настанет ещё большая тоска. Хрена там! Ну, давай!
Угрюмов послушно опрокинул равнодушную жидкость внутрь.
– Смерь её вас примирила, - не спросил, а высказал убеждение он.
– Ты зришь в корень. Приятно осознавать хотя бы вот это — что не ошибся в тебе.