Невенчанная губерния
Шрифт:
Особенно стал он наседать на Сергея после Первого Всероссийского съезда Советов. Делегатов туда избирали свободно, народ кого хотел, того и послал. И эти представители народа по всем статьям поддержали Временное правительство. Числа десятого июня газеты сообщили и про состав съезда. Худяков торжествовал: меньшевиков и эсеров среди делегатов оказалось в пять раз больше, чем сторонников Ленина.
Алексей Сергеевич по-отечески втолковывал Сергею: сотня большевиков на восемьсот делегатов — это жалкие остатки былой популярности. Пройдёт месяц-другой и от них вообще отвернутся. Или будут вылавливать как пораженцев, чтобы судить по законам военного
Расстались они у церковной ограды часов около восьми вечера. Один из самых длинных дней в году клонился к закату, духота отступила, но было тепло и по-вечернему грустно. Сергей обогнул небольшое кладбище Гладковки и вниз, по бесконечному косогору вдоль Кальмиуса спустился к заросшему камышами берегу.
Это было значительно выше по течению от того моста, по которому он шесть лет назад бежал от господина Рожкова. Во многом изменился тот прежний Серёжка. Хоть уступал в росте старшему брату и в кости был потоньше, на свои восемнадцать лет выглядел неплохо: стройный, ловкий в движениях, чистое, почти девичье лицо, под сросшимися на переносье бровями посверкивали хитроватые карие глаза. Они всегда оставались в тени козырька, лихо врубленного в тулью картуза.
Перейдя по камушкам и пешеходному мостику на левый берег, направился по степной дороге в сторону Игнатьевского рудника. Степь отдавала дневное тепло. Одуряюще пахли ещё не до конца выгоревшие травы, в них улавливался давно забытый, стесняющий душу запах припалённого утюгом чистого белья. Где это было? Когда? И вдруг вспомнил. Мать гладила белую рубаху уже больному отцу. Собирались на Дусину свадьбу… Аж глаза защипало от такого воспоминания.
Сошёл с дороги и напрямик, оставляя справа новый копёр Рыковской шахты, поспешил в Назаровку.
К началу собрания, конечно, опоздал. Его, как и намечалось, проводили в воронежском бараке. За годы войны многие артели распались, в том числе и воронежская. Её помещение занял комитет большевиков. Потом убрали перегородки и устроили нечто вроде клуба.
У входа толпились шахтёры — курили, разговаривали. Когда вошёл в казарму, выступал «Щербатый» — Иса Ярулин, машинист подъёма со второго номера. Он был категорически против намеченной на завтра демонстрации в Юзовке.
— Вы что, не понимаете, — говорил Иса, — это же в поддержку Временного правительства. Под нашими лозунгами сейчас нечего и соваться.
Собрание вёл Прохор Четверуня. Увидав Сергея, глазами показал ему: проходи, мол, поближе. Потом дал слово Евсею Сыромятникову. Чудной это был мужик: неплохой забойщик, но большой неудачник в житейских делах. Когда-то ещё давно, вздумал он копать во дворе колодец. Всё лето ковырял, метров пять вырыл. Однажды ночью вышел по нужде да сам в него и свалился. Облегчил себя уже, можно сказать, в полёте… Потом в эту яму несколько лет мусор сваливали да иногда падали соседские куры. Однажды с получки купил по случаю поросёнка. У какого-то приезжего. Акуля ругалась: зачем нам поросёнок, все объедки своя же пацанва доедает! Но как резать сосунка? Стали кормить: месяц, другой, пятый-восьмой, а он чуть подрос и дальше ни с места! Бегает за пацанами, как дворняжка. Длинноногий, поджарый, мордочка хитрая — ну, собачёнка — аж смотреть дико. Так и не вырос. Случаются, должно быть, карлики и среди поросят. Зимой, глотая мужскую слезу, Евсей зарезал его. Но есть не смог — пацанам скормил. Те, как саранча, — всё ели. Силками ловили воробьёв и варили суп.
Вообще-то
Поутих с годами Евсей, но дух инициативы не выветрился в нём, лишь притаился до времени. И когда пришла революция, этот дух вырвался на свободу. Уже в марте Евсей записался в эсеры. В этой партии всем выдавали оружие — при малейшей возможности, что тоже привлекало новых членов. Зауважал себя Евсей — теперь он ходил с наганом на пузе. Даже выезжал на митинги в сёла, но, по всей видимости, говорил там что-то не то. А когда разразился скандал вокруг «ноты Милюкова», Евсей из эсеров выписался. Откровенное свинство: народу временные обещали мир, а союзникам, то есть своим банкирам и капиталистам, — войну до победного конца! Подло обманутый Сыромятников попросился к большевикам. (Гм… чтобы ещё раз быть обманутым!)
— Из чрева земли подниму я свой лозунг! — так заканчивал выступление Евсей — нахватался на митингах от эсеров. — За девятый вал революции, за пацанов моих!..
— И мать их, — подсказали со стороны.
Добродушно посмеялись. Судя по расслабленным позам, тяжелому, не смотря на открытую дверь, воздуху в казарме, собрание затянулось. И тогда Прохор постучал по столу, прося внимания. Он сказал, что единого мнения так и не вышло. Обстановка накаляется, с большевистскими лозунгами можно нарваться на большую провокацию. Но и допустить, чтобы во время такой демонстрации кто-то подумал, что большевики струсили, сгинули с политического горизонта, — такого допустить нельзя.
— У меня предложение, — решительно сказал он, — с посёлка людей не поднимать. В конце концов, мы не юзовские. Но членам партячейки надо выйти и свои лозунги пронести. Кто «за» — прошу проголосовать. Конечно, левый берег Кальмиуса (а это половина Юзовки) и всяк находящийся на нём формально никакого отношения к Юзовке не имели. Это уже была область Войска Донского, которая управлялась атаманом из Новочеркасска. Да только Рыковка, Назаровка, Евдокиевка и ещё десятки шахтёрских посёлков — они же своими копрами смотрели на заводские трубы Новороссийского общества, а шахтёры с этих рудников и на базар шли туда, и на почту, а случалось, и гульнуть в воскресенье: три борделя имелось в Юзовке, пять церквей, несколько школ и две гимназии… Ближние левобережные посёлки направляли своих представителей в Юзовский Совет, хотя формально им следовало равняться на Макеевку — окраинный пункт области Войска Донского.
…Ватага назаровцев со свёрнутыми до поры лозунгами поднималась по Ново-Николаевскому проспекту к Первой линии. Разгорался тёплый безоблачный день. У пересечения с Седьмой линией Четверуня остановился, ожидая, пока подтянутся товарищи. Сергей знал, что где-то здесь должна собираться колонна большевиков. Но в переулке и ближе к проспекту толкались лишь несколько десятков хмурых людей. От одной группы отделились двое и пошли навстречу назаровцам. Старший из них улыбнулся Прохору как давнему знакомому, поздоровался, и тут же протянул руку стоявшему рядом Сергею: