Невенчанная губерния
Шрифт:
— Я сейчас… — тронул Шурка его за руку и вышел.
Сергей с любопытством стал рассматривать газеты, которые в отличие от центральных не часто попадали в Юзовку. «К ограблению банка в Харькове», «Конная милиция задержала налётчиков»… Публиковались новые нормы выдачи хлеба по карточкам: полтора фунта печёного или фунт муки. Занятым на тяжёлых работах норма увеличивалась. С фронтов сообщалось про действия разведки, бои местного значения, военные аэропланы сбрасывали бомбы на вражеские позиции. Вместе с тем, особенно в «Киевлянине», целые страницы занимала реклама. Шли поэзо-лекции Игоря Северянина, выступал скрипач Яша Хейфец, аптекарь предлагал: «Коорин! Против
Между тем, к женскому воркованию, что доносилось со двора в открытую дверь, и Шуркиному добродушному баску примешался чей-то встревоженный голос. Сергей вышел на порог. У калитки стоял Пашка-лампонос. Увидав Сергея, сообщил:
— Четверуня велел бегом быть в комитете. Из Питера страшные новости: Там что-то с революцией неладно.
Оставив встревоженных женщин, братья тут же побежали на шахту. Однако до воронежских казарм так и не добрались. Уже возле базарчика увидели, что люди стекаются к конторе, и тоже направились туда. Во дворе уже волновалась толпа. Сбежались из всех мастерских, с погрузки, выборки и, конечно же, ночная смена. Были тут и военнопленные, которых давно не охраняли, и они свободно разгуливали по улицам. Правда, из посёлка выходить не рисковали.
Председатель Совета Деревяшкин открыл митинг и… первое слово дал большевику, чего не случалось тут с апреля месяца. Прохор подошёл к перилам и, потрясая над головой бумажками телефонограмм, сказал:
— Случилось то, от чего предостерегали граждан России товарищи Зиновьев и Троцкий. Всякие партии, которые называли себя революционными, народными… — сегодня мы не станем тыкать в них пальцем, — голосовали за смертную казнь, шли на всякие уступки генералу Корнилову… И вот он навёл «дисциплину и порядок», укрепил офицерство и двинул армию… — Прохор повысил голос, — не на немцев, а в обратную сторону — на рабочий Питер, чтобы задушить революцию. Он хочет сбросить уже теперь не нужного ему Керенского и залить Россию кровью. Конный корпус генерала Крымова уже подходит к Питеру. Временное правительство приняло решение вооружить народ. Создаются рабочие отряды и комитеты защиты революции — ревкомы. Правительство полагается на защиту народа.
Потом выступали другие. Наконец Прохор предложил, чтобы выступил «товарищ Чапрак Александр, которого вы все знаете как самого сознательного пролетария и который только сегодня прибыл из Питера».
После Шуркиного выступления решили пополнить участок милиции, создать на его основе боевую дружину. Лишь часам к пяти после полудня братья собрали несколько приятелей и привели их во двор Анисьи Карповны, чтобы отобедать в честь возвращения Шурки.
— Не один я нынче приехал. Свадьбу нам справить так и не удалось, но главное, что Анна… вот не хвалясь — настоящий боец революции, — говорил он, нервно улыбаясь в усы.
Знакомство состоялось. В комнату из кухни перенесли стол, придвинули к кровати, а по другую сторону уселись на сундук, на застеленную рядном доску, положенную меж двух табуреток. Анисья Карповна очень сожалела, что всё простыло, что довелось разогревать заново и картошку, и капустную солянку с салом… Вина не достали, запивали квасом. По тем временам обед получился на славу. А уж поговорить было о чём. Рассказывали про свои дела, подтрунивали над тем, как их купали в юзовском ставке, сожалели о том, что в своё время не придали значения профсоюзам.
Интерес
В разговоре кто-то со злостью сказал про деревенских вообще: куркули, мол, тупорылые. На шахте бытовало некое пренебрежение к деревенской простоте и, что греха таить, темноте и жадности. Анна, которая до сих пор только прислушивалась, улыбалась, посматривая на своего Шурку, тут вмешалась в разговор и за пять минут мягко, но именно отчитала им целую лекцию про крестьянина как первого союзника в революции.
Очень интересный вечер мог получиться, но пришёл Деревяшкин. Его приглашали с самого начала, только он не смог, обещал зайти позже. Теперь вот явился, но не один. За его спиной, пугливо озираясь, маячил секретарь управляющего рудником. Это был переросток-гимназист, пристроенный по знакомству на шахту, где давалась броня от призыва в армию.
В тесноте комнатушки Деревяшкин изловчился и отступил в сторону, открыв растерянного молодого человека взорам собравшихся.
— Ты давай про всё прямо им расскажи, — распорядился председатель Совета.
— Я не при чём. Моё служебное время кончилось, уже хотел идти домой… Господин Клупа, вижу, тоже выходит из своего кабинета. Остановился посреди приёмной и даёт мне конверт — работу на завтра, на утро. Сам он иногда приходит попозже… Ну, я взял и хотел заглянуть: много ли работы? А он строго так: «Ступайте. Ведь вы собрались идти отдыхать. Этим займётесь завтра с утра». Я и ушёл. Но потом вернулся. Любопытство одолело, да и делать нечего. Управляющий раньше и не смотрел на меня. Сунет бумаги — и пошёл. А тут так посмотрел, когда конверт отдавал… Открыл я ключом стол, открываю конверт, а там несколько бумажек и записка, что я должен с утра расклеить эти бумажки на дверях конторы и ламповой.
Молодой человек ещё не завершил свой рассказ, а Прохор взял из его рук бумажки, взглянул на одну, другую и передал их дальше: Сергею, Остапчуку… Это были несколько объявлений одного и того же содержания. Русско-бельгийское общество оповещало наёмный персонал Назаровского рудника о том, что шахты по причине убыточности отныне закрываются.
Бумажки обошли всех. Прочитавшие их умолкали… Пора было зажигать лампу, сгущались сумерки — время размышлений и душевной уязвимости. Тяжко стало дышать. Все понимали, что на трёхтысячное население Назаровки надвигалась тень голодного опустошения. Шахта принесла жизнь на эти щетинистые, заросшие типчаком и полынью бугры, а теперь она должна была умереть. Для назаровцев полученное сообщение было равнозначно тому, что завтра и вообше никогда впредь не взойдёт солнце. Напряжённое молчание затянулось…
— Локаут, — машинально сказала Анна. И, оказавшись под перекрёстным огнём вопросительных взглядов, как бы оправдываясь, пояснила: — это первый признак того, что Корниловский мятеж провалился. Расстрелять революцию не удалось, теперь её пытаются удушить голодом. Вот если бы сегодня Корнилов пришёл в Питер, арестовал Керенского и расстрелял членов Петросовета, хозяева только оживились бы и говорили, что рудник даёт прибыль. Я в этом уверена.
— Значит, — Прохор потряс прочитанной бумажкой, — ложь всё это? Ну, про убыточность. Где Клупа? — спросил у растерянного секретаря.