Невероятное паломничество Гарольда Фрая
Шрифт:
Морин ахнула:
— Но ты же ни разу не видел ее!
Дэвид признал, что это правда, зато неправда то, будто Морин никогда не встречалась с Куини. Та приходила однажды на Фоссбридж-роуд с запиской для Гарольда. И сказала, что это срочно.
Эти слова решили дело. Как только открылась клиника, Морин позвонила туда и записалась на прием к врачу.
10. Гарольд и знак
Утреннее небо удивительной синевы исполосовали волнистые перья облаков, хотя лунный серпик все еще висел в кронах деревьев. Гарольд с радостью вновь шагал по шоссе. Из Эксетера он вышел в самую рань, прикупив в дорогу подержанный определитель диких растений и путеводитель по Великобритании. Их он вместе с подарками для Куини сложил
В городе Гарольд на время избавился от мыслей, но сейчас, вернувшись к земле, он вновь оказался на просторе, и череда образов свободно потекла в его сознании. Путешествуя пешком, он высвободил свое прошлое, которого всеми усилиями избегал целые двадцать лет, и теперь оно журчало и стремилось в его мозгу необузданным потоком, вырываясь из самых глубин души. Гарольд больше не мерил расстояния в милях. Он измерял их воспоминаниями.
Минуя садовые участки, он видел, как Морин в их огородике на Фоссбридж-роуд — в старой мужниной рубашке, с хвостиком на затылке, чтобы волосы не растрепались на ветру, с заляпанным грязью лицом — обихаживала побеги фасоли. Наткнувшись на пустую скорлупу птичьего яйца, он с душераздирающей нежностью вспоминал, какой хрупкой была головка у их новорожденного сына. Когда тишину прорезало глухое воронье карканье, Гарольд неожиданно перенесся в отрочество, когда, лежа в постели, услышал точно такой же крик, и его сердце зашлось от одиночества.
«Ты куда?» — спросил он маму. Он тогда уже перерос отца, но с удовольствием отмечал, что ей он все еще по плечо. Мама взяла чемодан и обмотала шею шелковым шарфом. Конец шарфа ниспадал ей на спину, словно волосы.
«Никуда», — ответила она, открывая входную дверь.
«Я с тобой. — Он взялся за ее шарф, за самые кисточки, чтобы она не заметила. Они были такие мягкие на ощупь. — Можно?»
«Не сходи с ума. Ты не пропадешь. Ты уже почти взрослый мужчина».
«Хочешь, расскажу анекдот?»
«Не сейчас, Гарольд. — Она высвободила шарф. — Ну что за глупости! — Она утерла глаза. — Я размазалась?»
«Ты красавица».
«Пожелай мне удачи». Она набрала в грудь воздуха, словно собираясь нырнуть, и вышла за порог.
Воспоминание было для него реальнее, чем земля под ногами. Гарольд как сейчас вспомнил ее мускусный запах. Увидел белесую пудру на мамином лице, зная, хотя дело было давнее, что, если бы она позволила чмокнуть себя в щеку, он ощутил бы на губах вкус алтейного суфле.
«Я решила предложить тебе эти для разнообразия, вдруг понравятся», — сказала однажды Куини. Она приподняла крышку небольшой жестянки, внутри которой оказались белые леденцовые квадратики в сахарной глазури. Гарольд, не отрываясь от руля, покачал головой. Алтейных леденцов Куини больше не приносила.
Солнечные лучи просачивались сквозь ветви деревьев, и молодые листочки, колыхаемые ветерком, блестели, будто фольга. В Брэмфорд-Спик стали попадаться соломенные крыши, а кирпичные дома из кремнисто-серых сделались по большей части красновато-рыжими. Стебли таволги, словно рукава, пригибались под тяжестью цветения, а почву тут и там прокалывали ростки живокости. С помощью определителя Гарольд распознал «бороду старика» [11] , «олений язык» [12] , смолевку, герань Роберта, «кукушкину пинту» [13] , а также обнаружил, что звездчатые цветочки, чья красота прежде умилила его, называются лесными ветреницами. Вдохновленный новыми сведениями и с головой зарывшись в словарик растений, он прошел еще две с половиной мили до Торвертона. Вопреки предсказаниям аптекаря, дождь не начался, и Гарольд возблагодарил за это провидение.
11
Луизианский
12
Листовик сколопендровый.
13
Дикий аронник.
Направо и налево от него простирались земельные угодья, переходящие в отдаленные холмы. Гарольд по пути обогнал двух молодых женщин с колясками, мальчика в разноцветной бейсболке с самокатом, троих гуляющих с собаками и одного путешественника. Вечер он провел, беседуя с соцработником, мечтавшим стать поэтом. Тот предложил ему добавить в лимонад пиво, но Гарольд отказался. Он пояснил, что алкоголь когда-то стал причиной несчастий — и для него самого, и для его близких. Вот почему он уже много лет избегает спиртного. Гарольд вкратце рассказал новому знакомому о Куини: об ее хобби петь задом наперед, загадывать загадки и о том, что она была сластеной. Среди конфет она отдавала предпочтение леденцам «дюшес», лимонному щербету и лакрице. Порой ее язык окрашивался в неистовые красные и фиолетовые оттенки, но Гарольд не считал нужным сообщать ей об этом.
— Чтобы спасти положение, я обычно приносил ей стакан воды.
— Вы святой, — подытожил соцработник, когда Гарольд рассказал ему о своем походе в Берик.
Гарольд, с хрустом разгрызая свиную отбивную, возразил, что он вовсе не святой.
— И моя жена вам это подтвердит.
— Вы бы посмотрели на тех, с кем мне приходится иметь дело, — не согласился соцработник. — У вас бы сразу руки опустились. Вы и вправду верите, что Куини Хеннесси вас ждет?
— Верю, — сказал Гарольд.
— А в то, что дойдете до Берика? В этих тапочках?
— Верю, — повторил Гарольд.
— А вам не бывает страшно? В глубине души?
— Поначалу бывало. Но я уже привык. Я знаю, чего ожидать.
Соцработник пожал плечами, а потом спросил:
— А как же другие? Те, с кем я вынужден общаться? Что будет, если вы столкнетесь с одним из них?
Гарольд вспомнил тех, с кем ему довелось встретиться в пути. Их истории удивили и растрогали его, и ни одна не оставила его равнодушным. В мире уже накопилось немало тех, за чью судьбу он переживал.
— Я обычный человек, прохожий. Я не из тех, кто выделяется из толпы. И я никому не причиняю вреда. Когда я рассказываю людям о своей цели, они, мне кажется, меня понимают. Они оценивают собственную жизнь и желают мне непременно добраться до места. Им хочется, чтобы Куини осталась жива, ничуть не меньше, чем мне самому.
Соцработник слушал его с таким вниманием, что Гарольда даже бросило в жар. Он поправил на шее галстук.
В ту ночь ему впервые приснился сон. Гарольд проснулся прежде, чем грезы успели оформиться в его сознании, но один образ — костяшки пальцев, из которых вот-вот брызнет кровь, а если не принять меры, случится и кое-что похуже, — задержался и не уходил. Гарольд встал у окна, глядя в черный провал неба, и ему вспомнился отец, не сводивший глаз с входной двери в тот день, когда мать ушла от них, словно от его упорства зависело, чтобы дверь вновь распахнулась и беглянка показалась на пороге. Отец поставил напротив входа стул и две бутылки. И сидел так целыми часами.
«Она вернется», — твердил он, а Гарольд лежал в постели, напряженно вслушиваясь, и ему чудилось, что он не мальчик, а само безмолвие. Утром мамины платья оказались разбросанными по всему их небольшому дому. Часть этих пустотелых мам усеяла даже клочок лужайки, величаемый у них газоном.
«Что там у вас происходит?» — поинтересовалась дама, жившая по соседству.
Гарольд собрал мамину одежду и скрутил ее в ком. Мамин запах впитался во все ее платья, он так живо напоминал о ней, что абсолютно не верилось, будто она уехала навсегда. Чтобы не стонать и не будить соседей, он впивался ногтями себе в локти. Снова и снова проживая то воспоминание, Гарольд заметил, как поредела темнота ночного неба. Понемногу он успокоился и вернулся в постель.