Невероятные будни доктора Данилова: от интерна до акушера
Шрифт:
— На голове ссадина, под глазом — фингал. Не возьмут. «Битым» в вытрезвитель путь заказан, только в больницу.
— В какую?
— Сейчас посмотрим.
Загрузив бомжа в машину, Данилов вдохнул как можно больше чистого воздуха и залез следом. Вера, закрывшая нос надушенным платочком, уже сидела в салоне.
— На что жалуемся, Гриша? — спросил Данилов.
— На жизнь! — цитатой из старого фильма ответил бомж и заржал, гордясь своим остроумием.
Поколебавшись несколько секунд, Данилов решил воздержаться от измерения давления. Бомж Гриша был так грязен, что
— Ты, Гриша, лежи спокойно, мы в больницу тебя отвезем, — сказал Данилов.
— Везите! — разрешил Гриша. — Хоть помоюсь там.
Данилов стянул перчатки, бросил их на пол и по наладоннику запросил место для мужчины пятидесяти лет с диагнозом «Сотрясение головного мозга. Педикулез», взятому с улицы. Выпала сто шестьдесят восьмая больница.
Тем временем Вера пыталась узнать анкетные данные бомжа.
— Григорий Григорьевич Григорьев, — не раздумывая, назвался тот. — Полковник авиации в отставке.
— А лет сколько?
— Не считал и тебе не советую! — ответил отставной «полковник»…
В приемном отделении «подарку» не обрадовались, но принять приняли.
Диагноз снять на месте было невозможно, да и доставлен больной не из дома, а с улицы. Дежурный врач расписался в карте вызова, что принял больного, и ехидно сказал:
— Приезжайте еще.
— Непременно, — ответил Данилов. — Вот только машину обработаем.
На этот раз он использовал наладонник, как телефон. Позвонил на подстанцию и взял у Лены Котик наряд на санитарную обработку машины. По инструкции машину полагалось обрабатывать после каждого вшивого или чесоточного больного. Не самостоятельно, а в специальном месте — на пункте санитарной обработки, единственном на всю Москву.
— Вы там не зависайте, — попросила Лена. — Вечер близится.
— В том-то и дело, что вечер, — подтвердил Данилов. — А с ним и пробки.
Дорога предстояла дальняя — на Ярославское шоссе. Другой край города. В эти места Данилова по работе заносило нечасто — или на обработку машины, или в детскую инфекционную больницу.
Выйдя на улицу из приемного отделения, Данилов и Вера, отвозившие бомжа, с наслаждением втянули в себя пыльный городской воздух.
— Нектар и амброзия! — высказалась Вера.
— Однозначно! — подтвердил Данилов.
У машины были открыты все дверцы — Петрович проветривал салон, изрядно пропитавшийся тяжелым Гришиным духом.
— Нам по-хорошему должны выдавать благовонные палочки, — сказал Петрович, смачно затягиваясь сигаретой и выпуская дым в салон, — для окуривания нутра после таких клиентов.
— Чьего нутра — твоего или автомобильного? — Вера не спешила усаживаться в салон, и Данилову пришлось легонько подтолкнуть ее.
— Вперед и с песней, — сказал он. — Негоже прохлаждаться около машины, если линейный контроль не заметит, то кто-нибудь из братьев-медиков настучит Центру, что мы на больничной территории отстаиваемся.
— На обработку? — Петрович закрыл задние дверцы и уселся на свое место.
Данилов кивнул.
— По кольцу или через город? — уточнил Петрович.
— Без разницы, — Данилов
— А кто меня в пути развлекать будет? — возмутился Петрович. — Я ведь, глядя на тебя, сейчас сам засну за рулем.
— Тебе нельзя, — не открывая глаз, ответил Данилов. — Тебе, Петрович, доверены три человеческие жизни — две врачебные и одна фельдшерская. Ты никак не можешь заснуть за рулем. Ты ведь ответственный человек!
— В том-то и дело, что ответственный, — проворчал Петрович. — Радио не помешает?
— Наоборот, под него спится лучше.
Петрович включил негромко «Радио Шансон».
Таганка, ах ночи полные огня,Таганка, зачем сгубила ты меня…— На Таганке мы и застрянем, — вслух подумал Петрович и решил: — Поедем лучше по кольцу…
По кольцу тоже вышло не очень быстро. До пересечения с Шоссе Энтузиастов машины не ехали, а ползли. Потом удалось проехать с ветерком почти до самой Ярославки, но на подъезде к ней, из-за аварии, простояли в пробке минут сорок. Петрович к тому времени исчерпал весь запас ругательств и преисполнился смирения.
— Мы стоим, а смена идет, — сказал он проснувшемуся Данилову.
Чувствуя себя словно родившимся заново после недолгого, но глубокого сна, Данилов с чувством потянулся и констатировал:
— Жить можно!
— Жить нужно! — поправил его Петрович. — Тем более сейчас, когда до конца смены осталось всего ничего.
Данилов посмотрел на часы и промолчал. Половина смены была впереди. На ночь лучше не строить прогнозов. «Загад не бывает богат», — говорят в народе.
Сама процедура обработки не отняла много времени.
— Мыться будете? — спросила толстая краснолицая сотрудница, то ли медсестра, то ли санитарка, подошедшая к уже готовой для обработки машине — пустой, с наглухо закрытыми окнами.
— Нет, спасибо, — отказался Данилов и, обращаясь к Эдику, объяснил: — При желании всегда можно вымыться и даже обработать одежду.
— Тогда погуляйте пока.
Тетка подкатила к машине баллон, укрепленный на двухколесной подставке, надела извлеченный из кармана респиратор, приоткрыла одну из задних дверец, взялась за наконечник, всегда ассоциировавшийся у Данилова с брандспойтом, правой рукой просунула его в щель, а левой повернула вентиль на баллоне.
Баллон зашипел, извергая дезинфицирующее средство. Обработчица, с респиратором на лице, сильно похожая на большую свинью, одетую в белый халат, лениво водила «брандспойтом» вверх-вниз, старательно отворачиваясь от клубов белого пара, вырывавшегося через щель наружу.
Сочтя дозу достаточной, она закрыла вентиль, вытянула «брандспойт» наружу, захлопнула дверцу и повторила процедуру, правда в сильно сокращенном виде, обрабатывая передний отсек.
— Коржики! — от волнения Петрович, до того момента спокойно куривший поодаль, выронил сигарету. — У меня там два коржика под сиденьем остались. Эн-зе!