Невеста для Бессмертного
Шрифт:
Если б у него были глаза, то они бы как минимум вытаращились, конкурируя с глазами жаб, а если б был еще и рот — то «богатырь» еще б и заорал, ибо вместо естественной, манящей и темной глубины перед ним, слегка очумевшим спросонья, разверзалась кроваво-красная пасть, вся зубастая, как средняя голова Горыныча. В ужасе «богатырь» хотел дать заднюю, но не вышло: пасть накинулась на него, и «богатыря» всосало во влажную темноту…
Шокированный Кощей пытался вытянуть попавшего в засаду «богатыря», опасаясь, что силиконовый Горыныч повредит его фарфоровыми зубами, но не тут-то было: отчаявшемуся богатырю, готовому к смерти, все происходящее нечаянно понравилось, и
Кощей еще немного поразвлекался — в основном от безысходности, — стараясь вытянуть «богатыря» и одновременно наблюдая, как удивленно выпучиваются глаза у девы, словно ей кто сжимает задницу так, что все содержимое тела ударяет в голову, создавая нехилое давление, но скоро и эта забава ему надоела.
В конце концов, отчаявшийся Кощей сдался и покорился ласке девы, тяжко дыша и постанывая от страха. Нет, все происходящее ему не то, чтобы не нравилось… Однако, он искренне недоумевал, отчего дива насадилась на «богатыря» именно этим отверстием. Это Кощея настораживало и пугало. Как-то не по-древнерусски все это…
Глядя на ее колышущиеся плотные груди, Кощей припомнил язвительные слова Марьванны: «А сейчас, милок, век такой: чего хочешь пришьют, чего хочешь отрежут!». И понимание забрезжило в его многострадальной голове.
«Зашили, ироды!» — в ужасе подумал он и дрожащей рукою коснулся головы девы, жалея несчастную. Дива то сочла за поощрение и проявление старческой страсти и всосалась как турбовантуз в засоренный унитаз.
Бессовестный похотливый богатырь балдел.
Тут вдруг из-за дверей шум да гром раздался, словно на отбор невест сама теща — Лягушка-царевна, — подоспела. Визжали перепуганные невесты, ржал могучий конь, стучали копыта. Кажется, карета изволила парковаться прямо у пульта диск-жокея. Но сердце Кощея Трепетовича вдруг дрогнуло, и он ощутил отчего-то невероятное счастье, будто до мечты его заветной рукой было подать. Он хотел было рвануть туда, посмотреть, что там за диво дивное творится, но не мог — из-за спущенных габбанов и намертво присосавшейся к нему пираньи.
Положение в очередной раз надо было спасать. Разжимать надо было капкан силиконовый, добра молодца пленивший!
Искрила магия.
Щедрой недрогнувшей рукой Кощей сыпанул на диван целых два кило золотых монет, отчего дева завопила голосом не своим, выплюнув «богатыря» и тараща глаза.
— Ого-го! — вопила она, собирая трясущимися жадными руками рассыпавшиеся монеты и напрочь позабыв о Кощее и Трепете. Этой заминки было достаточно, чтоб Кощей ловко упрятал «богатыря» в габбаны и стартанул к выходу удачнее Исинбаевой с шестом. На финише он не вписался в поворот и брякнулся еще разок о косяк, да так, что искры из глаз посыпались, как бенгальские огни, освещая его путь.
В зал Кощей выкатился совершенно другим человеком. Молодым и полным сил. Да и вовремя: прямо там, посередине зала, на красивом черном жеребце в белых звездах, гарцевала прекрасная и дерзкая любовь Кощеева, синеглазая девица, словно сошедшая с того самого портрета!
Глава 17.
Никогда еще могучий и властный Кощей Трепетович не чувствовал себя румяным бесхитростным Ванечкой-дурачком. А тут вдруг почувствовал. Глаза кощеевы разгорелись, рот расползся в самой глупой ухмылке, какую только сумел изобразить, а сердце злое кощеево затрепыхалось, будто белый голубок в клетке, что аж несолидно. Но ничего Кощей с этим поделать не мог; и радовался обретенной красавице, как дитя. Протягивая рученьки белые, снимая девицу, красоту ненаглядную, с коня могучего и к себе прижимая, млел Кощей, как самый натуральный дурак, словно только что целое озеро уток распотрошил собственноручно, чтоб погибель супостата найти да любимую у него вызволить.
И девица, синеглазая юная чаровница, без надутых губ, без разрисованных глаз, озорная девчонка, кожу которой только чуть тронул легкий загар, молчала, ничего не говорила, скромно глаза синие опуская и краснея в объятьях кощеевых, будто знала наверняка, что нравится ему, будто только к нему сюда и спешила.
И такая идиллия промеж них приключилась, что готов был Кощей действовать по стандартному древне-русскому сценарию: три дня на коне протрястись, знакомясь, а на четвертый жениться. Все, как пророчествовала Яга.
Но пираньи, которые наверняка потратили немало сил и материальных благ на модный, но ненужный Кощею гардероб, просто так сдаваться не собирались. Страшный перестук и скрежет зубовный, словно в лесу мертвом, поднялся кругом, и Кощей тотчас всецело ощутил всю несправедливость мира по отношению к Ивашкам, честно, без жульничества, обретшим любовь свою. Все существо кощеево воспротивилось силам злым, что обычно ради амбиций своих недобрых да эгоистичных счастье молодым рушат. Это ж каким негодяем быть надо, чтоб у человека любовь отнимать?!
Пираньи, которые зубищами скрежетали, тоже хотели своего нехитрого счастья. Наверное, в их рыбьих зубастых головах уже рисовались заманчивые картинки о том, куда и сколько кощеев сокровищ они в себя вложат, а потому конкурентка-аутсайдер им была как кость поперек собачьего горла.
— Нечестно! — верещали пираньи, размахивая когтистыми руками. — Она не участвовала в отборе! Не участвовала! Почему ей на особых условиях?! Это судья пристррастен! Это личные симпатии! Это любая так может! Обман! Верните деньги, потраченные на участие в конкурсе!
Кощей и рад был бы вернуть, но сколько б не кидал он злата — все мало пираньям было мало. С пола сгребалось все с невероятной скоростью, а злые голоса, кричащие «мало, мало!» все не смолкали. И тогда вдруг услышал Кощей в голове своей голос чудный, телепатический, шепчущий ласково подсказки верные.
«Не робей, Кощеюшка, — ласковой девицей шептал тот голос. — Голубку свою белую в конкурс-то включи. И недругам рты закроешь, и любовь-то свою проверишь. Верно ли любит, али как все — олигаршонка в мужья ищет?»
Тут, надо отметить, Кощей струхнул совсем уже неподобающе званию властелина сурового. Ну, а как любовь его окажется такой же, как все? А вдруг он прикипел душой исстрадавшейся черт знает к какой проходимке? Вдруг это пиранья, самая хитрая, мимикрирующая под скромных девиц?!
«Ох, Кощей, Кощей, — укоризненно произнес все тот же голос в голове его, без труда угадавший мечущиеся в хаотичном порядке мысли кощеевы. — Как же живешь-то ты, никому не веря, как же не видишь, не различаешь ты правды? Навету поверил?! Вот и любимую готов оговорить, проходимицей назвать. А ты повнимательнее на нее глянь!»