Невеста для Бессмертного
Шрифт:
И Кацман проворнее Спайдермена запрыгнул на стену и покарабкался к раскрытым по случаю летней жары окнам.
Никогда Кощей не чувствовал себя глупее, чем в этот час. Обычно невест из-под венца у незадачливых женихов воровал именно он, хихикая и злопыхая, потирая гаденько ручки и радуясь очередной пакости и победе над незадачливым Ивашкой. А тут вдруг невесту умыкнули у него самого, и ощущение беспомощности и отчаяния Кощею очень отчего-то не понравилось. Главным образом потому, что не было никакой гарантии, что все хорошо сложится. Да даже если и хорошо — это не вот прям сейчас, а когда он, Кощей, свою Маняшу найдет и из рук злого Кацмана вырвет. Но вот вырвет ли? На
А Маняша Кощею нужна была.
Позарез Кощею вдруг потребовалась Марьванна его!
«Ну, не молода, — с отчаянием думал Кощей, выбегая на улицу вслед за удравшим Кацманом, — так ведь и я не мальчик… а она — она-то ведь знала, каков я, с самого начала видела… Вот, вместе грелись бы у камина… на озеро уточек покормить, ездили б… а то и Ягу в гости позвали — все развлечение…»
Но Кацмана и след простыл. Ускакал, идолище поганое, и Кощей, схватившись за голову лысую, испустил полный отчаяния крик.
— Маняша моя!
Глава 18. Бой на реке Смородинке
Марьванна сурово гремела кастрюлями на кухне, яростно терзая посуду металлической щеткой для успокоения нервов. Пахло чем-то невкусным, пересоленым или даже горелым, но сейчас это не имело совершенно никакого значения. Ведь все ее усилия, все мечты и дерзкие планы вместе с отчаянными поступками подлый Кацман спустил просто!.. Не станем говорить, куда он спустил все нажитое непосильным трудом. Но только спустил, и за веревочку дернул. И не было рядом ни верного кота, который перископно вылез бы из-под стола и дал совет, ни полыни, да и книги с рецептами тоже не было. Только вислоухая персиковая кошечка, пожирающая сосиски с рычанием тиранозавра-социофоба да безумный Кацман, потерявший человеческий вид, скачущий по ветвям грозного дуба за окном и колотящий себя в грудь кулачищами.
На постели валялось испорченное голубое шелковое платье, треснувшее по швам, когда могучая талия Марьванны вернулась на свое законное место. И больше ничто не напоминало о больших приключениях Марьванны, кроме этого испорченного платья и беснующегося Кацмана.
Кацман был, конечно, способным учеником — это Марьванна вспоминала с горестными вздохами, — но не умным, отнюдь. Слопав волшебный цветок, Кацман мог превратиться в кого угодно, и стать лучше, мудрее, сильнее. Вероятно, мог бы повторить блестящую карьеру любого олимпийского чемпиона — вечная мечта всех мальчишек! — или вообще стать мозговым гением вроде профессора Доуэля. Но прекрасно понимая это, Кацман просто не решил, какая карьера его влечет больше всего, и потому его мотыляло из стороны в сторону.
Возбужденной гориллой в самый разгар периода размножения скакал он в ветвях дуба и заходился в астматическом хохоте доминирующей самки гиены. Он хотел себе одновременно всего и сразу, и проглоченный цветок покорно выполнял его просьбы. А потому у радующегося нахлынувшему могуществу Кацмана иногда отрастало по две пары ног, и одни из них дрыгались, как у Цискаридзе в па-де-де, а вторые брутально топтали дубовую зелень, как ноги Тарзана — лианы.
— Кулебяка какая-то, — плюнула с остервенением Марьванна, наблюдая, как четырехногий, обезумевший от собственного могущества Кацман ходит колесом в кроне дерева. — Каракатица.
С одним, правда, Кацман определился твердо: с короной. Как у Кощея, но кило этак на пять побольше. Огромная, тяжелая, сидящая как влитая, она, видимо, здорово надавила Кацману мозг, нарушила кровообращение и затруднила формирование внятных мыслей в его голове. Поэтому он вел себя как атакуемый Кинг Конг на крыше небоскреба,
— Властелин, — горько, насмешливо и осуждающе произнесла Марьванна, наблюдая из окна нервные кацмановские телодвижения. — Тиран! Лютый!!
Одного только слегка обиженная Марьванна понять не могла: отчего это всемогущий Кацман требовал у Кощея выкупа, отчего не наколдовал себе сам сундук побольше, как корону. И почему Кощей ее, если уж так сильно расстроился ее потерей, не отсыпал Кацману золотишка тотчас же, на месте. Ведь рыбкам губастым, золотым сыпал! А Кацману в обмен на нее — нет.
На эти простые вопросы существовали не менее простые ответы. У Кощея золото попросту кончилось. Карман бездонный опустел вместе с шлепком меча-кладенца да коротнувшей после этого магией. Конечно, Кощей мог бы тотчас смотаться в ТриДевятое, подзаправить свои золотохранилища, но тут существовала опасность, что туда он попадет, а обратно — как сказала Яга, — дороги не будет. Или, чего хуже, будет, но через двести лет, когда о Маняше уже и памяти не останется. На это Кощей категорически был не согласен.
А Кацман себе сундук не наколдовал по той причине, что цветок мог изменять только туловище Кацмана. Сколь угодно раз. Как угодно, играя с цветом и формой, как художник-авангардист. Поэтому и корона на его голове просто выросла, как рога, а оттого и не сваливалась, когда Кацман выполнял упражнение гимнаста на брусьях, прыгая в крепких дубовых ветвях.
Но Кацман решил никому об этом не говорить.
Однако когда эйфория от могущества у Кацмана прошла, силы истощились, а корона надавила голову совершенно, он уселся в развилке ветвей, уставший и слегка несчастный. Совершенно очевидно было, что Кощей сейчас за бабкой за своей явится — об этом тонко намекали сгущающиеся над головой Кацмана грозовые фиолетовые тучи. А Кацман был боец совсем никудышный; трусливый боец получался из Кацмана при всех раскладах, и даже наращённые волшебством цветка бонусные ноги, руки и мускулы почему-то не внушали ему веры в себя. Совсем. И даже наличие супероружия — меча-кладенца, — тоже почему-то Кацмана не вдохновляло. Если б вдохновляло, то он на месте б стряс с Кощея пуд золота, да у рыбок-пираний поотнимал. Но так как страшно ему и непривычно было, то предпочел хитрый Кацман убежать да в засаде засесть, и там уж дождаться выкупа. И никак иначе.
Потому супротив надвигающегося на него более опытного в делах ратных Кощея решил Кацман выставить войско свое собственное страшное. А пока Кощей идет, Кацман вороном черным слетел в раскрытое окно к Марьванне, «Мистером Вселенная» в стрингах и гуталине уселся за стол и решил поугнетать ее, поневолить, значится, с ролью злодея и негодяя освоиться.
— Бабка, — неуважительно рявкнул Кацман, шоколадно-блестящими кулачищами, перевитыми венами бодибилдерскими, попирая чистую столешню и из всех сил удерживая венценосную голову на хлипкой шее поровнее, — виски с колой мне накапай! Да побыстрее.
Кацман хотел произвести на Марьванну впечатление знатока и тонкого ценителя сладкой богатой жизни, к которой он якобы привык, но ехидная старуха все интерпретировала по-своему, да так противненько, словно у нее семь поколений троллей в роду имелось. О страхе перед ворогом Марьванна и не думала: некогда бояться было ей. Мозг генерировал способ избавления от душегуба проклятого.
— Для храбрости перед боем на грудь решил принять? — сладеньким голосом произнесла она, упрямо игнорируя дутый мускулистый вид новоявленного властелина Вселенной. — Это правильно, это верно. Дак ты, тушканчик ушастый, кефирчика хлебни. Только больше стакана не пей — развезет!