Невеста для Бессмертного
Шрифт:
Медлить больше было нельзя.
Оттолкнув зазевавшегося меланхоличного пса, задумчиво обнюхивающего ноги Кощея на предмет искусать тощие икры, Кощей в длинном прыжке, достойном золотой медали, с треском габбановых штанов и с чавканьем врезался в лужу, теряя в первом олимпийском толчке сапог. Вторым прыжком он потерял и второй, застрявший в жидкой грязи, и третьим прыжком благополучно приземлился на сухом травяном бережку.
За его спиной был бой и сцепившаяся в выяснении полувековых отношений пара. Впереди маячило окно и бледная от переживаний Марьванна.
— Мария! — вскричал радостно
Бодрой рысью он обогнул трансформаторную будку, пачкая свои идеально белые носки об асфальт, и, радостно улыбаясь во весь рот, как какой-нибудь Ванька-дурачок, распахнув объятья, сверзился на одно старческое подагрическое колено в тени дубов-колдунов, глядя на зареванную Марьванну искренними, полными счастья глазами.
— Марьюшка! — проорал он совершенно несолидно для черного властелина. — Выходи за меня! Ты одна мне нужна! Весь мир к ногам твоим положу!
— Кощейка! — зарыдала Марьванна, утирая катящиеся по щекам слезы. — Что ж ты дуралей у меня такой?!
И тут бы и сказать ей «да» дрожащими губами, тут бы и броситься вниз, в объятья пламенные. Но не бывало на Руси счастья простого, без подводных камней. И сам Кацман ужасный, набравшись духу, решил с дерева спуститься да надавать Кощею по шее, свести несчастного в реанимацию и любящие сердца разлучить.
Обернулся Кацман злой в ворона черного, каркнул, сзывая рать свою злобную, нечистую. Зашевелились кусты высокие, и полезли отовсюду из полыни девицы-красавицы, отбором Кощеевым недовольные. Они ругали его словами распоследними, требовали пересмотреть итоги конкурса и возместить им ущерб, нанесенный участием.
И Колесничиха перестала лупить Андрюху так, что опята с него гроздями сыпались. Яростно двинулась она в сторону кощееву, обвиняя в том, что с появлением его в доме настал беспорядок и ситуация антисанитарная. А надо всем этим ворон черный кружил и смеялся, издеваючись.
Но и Кощей был не лыком шит. Ударился он оземь и превратился в носатого, клювастого попугая экзотического, чем самого себя удивил немало. Однако, делать было нечего, в этом виде надобно биться было.
И махнул он крылом налево — все девицы наземь пошлепались, вывернув ноги коленками вострыми вверх, и превратились все в жаб разноцветных, губастых, грудастых. Запрыгали они по асфальту, злобно квакая, и Генка из свиты кощеевой, придя в себя, смыл их всех из шланга дворничьего в лужу черную, под мостками хлипкими. Посмотрел на них Кощей — и заплакал от жалости. Ведь помрут этак зверушки несчастные. Язык за комариком меж дутых губ не пролезет, резиновые жабьи сиськи потонуть-спрятаться в воде не дадут. Так и будут плавать, бедные, лапами в воздухе размахивая, пока не растерзают их звери лютые. Вон Андрюхин толстый пес, например. И махнул Кощей правым крылом — снова жабы перекинулись в девиц красивых, только молчаливых, с вытаращенными от страха глазами. Долго еще девицы в себя приходили, коленками вверх в полыни лёжучи.
И двинулась страшная Колесничиха, понося Марьванну словами противными, и грозилась в дом к ней влезть да в кастрюльки наплевать. Что красоту и здоровье ее порушить в виде мести якобы праведной и справедливой. Но не зря Жижа из болотца своего наблюдала за побоищем лютым. Все ж желание стать человеком,
И поскользнулась Колесничиха на Жиже болотной, ногами в Жиже запуталась да и сверзилась в болото с жирным чавканьем!
— Ира! — вскричал поганочный Андрюха, тотчас забыв о всех разногласиях, бросаясь к тонущей в ряске, как «Титаник» во льдах, Колесничихе. — Ты не ушиблась?! Кости целы?!
— Андрю-ю-юша, — стонала угасающим голоском Колесничиха, махая вокруг себя руками словно в беспамятстве. За эти-то скользкий руки ее и ухватил небрезгливый Андрюха и потянул павшую женщину из болота как бегемота. — Спаси-и-и-и меня…
А меж тем под тучами фиолетовыми, в громыхании грозы сходились два черных властелина, ворон-Кацман да Кощей-попугай. Они кружили друг против друга, так и норовя долбануть клювом вострым или когтями поцапать стальными. И струя, данная Генкой из шланга поливочного, злого ворона Кацмана не напугала и не достала даже.
Садилось солнце, шумел дуб. Орали птицы.
Вдруг ни с того, ни с сего взбрыкнул шланг поливочный в сильных руках Генки, пеной морской ливанула вода к корням дуба. Запахло бризом, солью и водорослями, загрохотало в почерневшем небе, показывая, что основной ужас на подходе, и из образовавшегося непостижимым образом прилива, в чешуе, как жар горя — нет, нет, не богатыри, а Марья Моревна, брякая снаряжением, с водопадами, скатывающимися с ее могучих плеч, шагнула в действительность.
Повисла тишина оглушительней, чем над Америкой, в сторону которой летела ядерная ракета от враждебной Империи Зла СССР.
Марья Моревна тяжело дышала после длительного подводного заплыва без акваланга. Но это упражнение не отняло у нее слишком уж много сил, а потому все от нее попятились, нутром чуя, что эта суровая женщина-военный сейчас будет раздавать всем заслуженные призы и звания по справедливости. Генка, отслуживший в рядах доблестной армии, выпустил брыкающийся шланг и отдал Марье Моревне честь, опознав в ней ажно целого полковника.
— А кто будет подполковником, — тяжелым голосом зловеще пообещала Марья, обводя собравшихся недобрым взглядом, — мы сейчас узнаем.
Серьезная, но влюбленная женщина с надеждой во взоре разыскивала меж незнакомых ей лиц Кощея Трепетовича — и не находила. Но в том, что он был здесь, Марья была полностью уверена: всюду хаотично валялись девы, пахло дракой. А Кощей всегда отличался небережливым отношением к ресурсам…
— Где Кощейка мой? — деловито меж тем осведомилась Мария в погонах, стаскивая с рук тяжкие боевые рукавицы.
— Не твой, а мой! — проорала гневная Марьванна, высовываясь из окна.
Марья Моревна глянула в сторону соперница, нахмурила мощные надбровные дуги, закусила губы алые. Ревность терзала ее сердце, истосковавшееся по любви и ласке, а потому хотелось лихой Марье Моревне боль и страдания причинять, большому количеству народа одновременно.
— Поубивать вас всех, штоль, — грубо и печально произнесла Марья Моревна. — Ну, ты, длинный! Говори где Кощей мой, или я голову тебе сверну! Смерть лютую свою найдешь тут же!