Невеста для Бессмертного
Шрифт:
Генка, которого Марья обозначила длинным, судорожно сглотнул и начал мысленно молиться.
— Да вон же он, в ветвях дубовых скачет! — проорала голосом человеческим неуемная Жижа, жаждя спасать и защищать.
Туго соображающая Марья Моревна подняла голову к солнцу и прищурила глаз.
В ветвях дубовых сидели огромный попугай и перепуганный смирный ворон в золотой массивной короне. Но попугай был сине-зеленый и сливался с листвой, а значит, Марья увидела только ворона. И так как Кацман был больше похож на Кощея, чем сам Кощей, все пристальное внимание Марьи сосредоточилось на нем.
— Поди сюда, кому сказала, —
Но побледневший от ее слов ворон прикрылся крылом и спускаться нипочем не хотел.
— Ты, длинный, — снова пристала Марья к Генке, стоящему по стойке «смирно», — а ну, полез на дерево и ворона мне снял! А то голову оторву. Тебе.
Генка, конечно, не полез. Не то, что он боялся Кацмана — нет. Но и сдавать товарища, пусть и бывшего, суровому полковнику вместо Кощея тоже было как-то нехорошо. Поэтому он остался на месте, мужественно готовясь к смерти.
— Да рукавицей! — снова проорала нахальная неугомонная Жижа со своего болота. — Рукавицей его сбей! По морде, по морде ему!
Услыхав это, Кацман с хриплым карканьем снялся с дубовых ветвей и рванул со всех крыльев прочь, но тяжкая рукавица Марьи, чемпиона по броскам тяжелых предметов в цель, настигла его в полете, и он сверзился сверху и ударился с воплем оземь, потеряв птичий вид и стеная на залитом холодной водой асфальте в своем собственном, изящном и стройном теле.
Пока контуженный падением Кацман стонал и охал, Марья Моревна подбежала к своей добыче с целью надавать ему живительных оплеух. Но, увидев незнакомого человека, замерла, и некоторое время рассматривала тонкие кацмановские черты под интеллигентными тонкими очками. На ее суровом лице отразились противоречивые чувства. С одной стороны подлог был налицо, и цель ее — месть и возвращение неверного возлюбленного, — достигнута не была. А с другой стороны…
— Он мне нравится, — густым, томным и несчастным голосом произнесла Марья, покровительственно похлопав приходящего в себя Кацмана по щеке. Учуяв, чем все это может пахнуть, Кацман с воплем рванул прочь, но Марья ухватила его и закинула себе на плечи, как лисий воротник. Громко заорал в ветвях пораженный женским коварством Кощей, но дело было сделано, Марья приняла решение.
— Я добрая, — утешая бьющегося в панике Кацмана, произнесла Марья. Она поправила на плечах его безвольно повисшие руки, обернулась с чуточку виноватым видом к притихшему люду и произнесла: — Ну, прощевайте, что ли…
И ушла в море-окиян со своей новой золотой рыбкой.
Вмиг тучки разбежались. Андрюха выудил свою Колесничиху из грязной лужи и заботливо сопроводил ее домой. Кощей слетел в раскрытое окно к своей Марьяше и, обернувшись в прилично одетого гражданина, пылко обнял ее, прижавшись бледной щекой к ее щеке — мокрой от слез и горячей.
— Маняша, — с придыханием прошептал он, улыбаясь во весь свой зубастый рот и замирая от нахлынувшего счастья. — Заживем теперь, Марьюшка! Ох, и заживем!
А где-то за трансформаторной будкой Генка, ошалев от нахлынувшей на него радости жизни, могучим галопом несся по черной луже, разыскивая свою спасительницу.
— Дорогой ты мой человек! — выдохнул он в свои ладони, где выловленная из-под мостков смущенная Жижа поместилась целиком и полностью. — Ты ж спасла меня, ты ж меня из стройбата вытащила!.. Это ж!..
Глубокая благодарность переполняла могучую грудь Генкину.
— Нашел тоже, где лобызаться, — грубовато сказала тонкая девица-красавица, сурово поджимая губки и обиженно опуская глазки, отряхнув зеленый подол. — Шляться по ночам тоже привычка твоя? Вот позабудь о таких привычках. Я этого не люблю. А то к маме уйду!
Глава 21. Хэппи энд
И все прошло.
Дворник перекрыл воду, и морской прибой, пахнущий йодом и чайками, перестал лизать дубовые корни, разворотившие черную мать — сыру землю. Златую цепь с дуба все же кто-то спер, и стал дуб просто огромным, могучим деревом. Таких не много, но все же встречаются.
А еще пришел молоденький розовощекий участковый и пожурил жителей развоевавшегося дома.
— Младший лейтенант Смирнов, — представился он, лихо козырнув Андрюхе, тащившему охающую Колесничиху до дома. — Непорядок, граждане. Нарушаем. А такие солидные люди…
Молоденький Смирнов осуждающе покачал головой и поцокал языком, рассматривая внезапно выросший многовековой дуб и матерого котище, трущегося об его серые форменные полицейские брюки.
— Озеленение двора — похвально, — голосом со стальным самообладанием произнес лейтенант, наклонившись и погладив лохматую голову кота. — Котики породистые — тоже хорошо. А вот шум — это уже непорядочек. Жалуются на вас соседи. Ссоритесь, кричите, скандалите…
— Да ни боже мой! — клятвенно прижимая руки к груди, прощебетала воскресшая мгновенно Колесничиха, улыбаясь всем своим измятым зеленым лицом, и заботливо стряхнула свежую поросль поганок с Андрюхиной макушки. Смирнов недоверчиво хмыкнул, рассматривая зеленеющую парочку, и ненавязчиво сбил с плеча Андрюхи особо крупный мухомор.
— А еще они дрались! — наябедничал кот, потираясь бочком о серые штаны и глядя влюбленными сияющими глазами в недрогнувшее лицо Смирнова. Но участкового, насмотревшегося по долгу службы всякого, такими мелочами было не пронять. Он лица не потерял и честь мундира не опозорил. Смирнов вам не Тихонов. Коты говорящие, бабушки зеленые, дедушки, потерявшие человеческий облик — все это находилось на его участке, и с этими людьми ему было жить бок о бок и смотреть за порядком. Поэтому в обморок падать времени не было.
— Непорядок! — твердо подытожил молоденький Смирнов, нажимая на черный нос котищи, как на кнопку звонка. — Несолидно! На первый раз ограничимся предупреждением. Меры принимать потом будем.
И Смирнов, еще раз козырнув, твердой поступью двинул в сторону пустыря — разгонять приходящих в себя жабо-дев, распугивая их штрафами за непристойное поведение и низкую социальную ответственность.
А поздно вечером у Марьванны на кухне, доедая утренние пирожки, приютилась вся компания.
Утомленный путешествиями клубок дремал под столом, мелкая Горынышна сидела на столе, облизываясь, а примирившиеся кошки — котище Яги и персиковая Матильда Марьванны, — дружно лакали из блюдца сметану.