Невеста для чудовища
Шрифт:
— Привет, папуль, — легкомысленно протянул Герман. Его пальцы скользнули по моему запястью. — Показываю гостье наши хоромы.
Он шутовски обвёл руками комнату. Исходящая от парня весёлость заметно отдавала нервозностью, провокацией. Не знаю, почему, но под взглядом Войцеховского-старшего мне немедленно захотелось превратиться в горошину и укатиться куда подальше.
Максим встретил наше появление с совершенно бесстрастным лицом, однако напряжение мало не трещало в воздухе. Он едва мазнул по мне глазами, словно никакого интереса я в этом мире не представляла, и
— Хорошая девочка, породистая, — сказал он с сухим смешком, в котором не было веселья. Голос, скрежещущий, как консервная банка, неприятно царапнул ухо. — Одобряю.
На лице Дубовского можно было гвозди выпрямлять, до того оно закаменело. Значит, снова иерархические игрища? Я испугалась, что сейчас Максим не выдержит и оторвёт жуткому деду башку, но он лишь лениво хмыкнул:
— А как иначе.
Меня будто окатили грязной водой из ведра. Над ухом тихонько фыркнул Герман.
— Два сапога… — пробормотал он так, чтоб слышала только я. Голос парня дрогнул от сдерживаемой ненависти. Он добавил громче, возвращаясь к своим интонациям конферансье: — Не будем мешать, веселье должно продолжаться!
Позже, когда я ёжилась от отвращения к себе и миру, сидя на открытой свежему ночному ветерку лоджии, Герман, опрокидывавший в себя коньяк так, будто пил воду, вдруг сказал:
— Будь он его сыном, он был бы счастлив. Идеальное продолжение.
Я запуталась в местоимениях, но догадалась, о ком речь.
— Вы не в ладах с отцом, да?
Герман развеселился. Он откинулся на спинку дивана, запрокинул голову, разглядывая чистое тёмное небо.
— Не в ладах — это когда вы созваниваетесь раз в год и избегаете острых тем, — сказал он, нервно покачивая ногой. — У нас же… Иногда я думаю, что мог бы его убить. Не смотри так. Это только звучит ужасно, а вообще мир бы только спасибо сказал. Только вот неудача, по натуре я трус и неженка, никогда на такое не решусь.
Он отсалютовал бокалом и с сардонической усмешкой опустошил его.
— Слишком откровенно, да? — Герман засмеялся, видя выражение моего лица. — Перебор с овершерингом, знаю-знаю. Но иногда хочется хоть где-то быть честным. Не притворяться, что всё хорошо.
Он пробарабанил по стакану, раздувая тонкие ноздри. От мелких суетливых движений разило беспокойством, внутренней тревогой, которая невольно заражает, если находится рядом достаточно долго. Ожидание чего-то ужасного, неминуемой беды — вот, на что это было похоже. Мне резко стало неуютно, как над обрывом.
— Кажется, я не лучший выбор для такого, — проговорила я вполне искренне, когда молчание стало невыносимым. — Слишком далека от всего этого.
— В этом и плюс, — быстро сказал Герман и повернулся ко мне. — Оставайся такой и дальше. Не дай этому монстру себя изменить.
Его ладонь легла на мою. А затем сверху упала тень.
— Хэй, Макс, — Герман помахал, — уже обсудили планы по захвату мира? Скинешь потом список стран, в которые безопасно переехать?
Дубовский сделал вид, что его здесь нет.
— Уходим, —
И взгляд его не сулил ничего хорошего.
Глава 29: Игра в прятки
Тишина была настолько тяжёлой, что плечи сгибались сами собой. Я подалась вперёд, прижалась лбом к переднему сидению и с мучительным напряжением ждала, когда мы доедем. Максим хранил молчание, только частое дыхание и выдавало, что он не так спокоен, как могло бы показаться. Арт тоже молчал, и я представляла, как впитываю исходящие от него волны ледяного спокойствия через спинку сидения. Его присутствие непостижимым образом успокаивало. Хотя бы потому, что Дубовский явно не намерен раскрывать рот при свидетелях.
Когда мы приехали, стояла глубокая ночь. Глаза слипались, и только тихий тремор, дёргающий за кончики нервов, не давал задремать на ходу. Арт посмотрел в зеркало заднего вида, чуть кивнул и вышел, оставив нас наедине. Я зевнула, враждебно ожидая, в чём меня обвинят на этот раз.
Дубовский хрустнул пальцами.
— Как так вышло, — начал он, поигрывая желваками, — что из всей этой шоблы ты прицепилась именно к этому клоуну?
Меня покоробило. По многим причинам. Но главная — то, что он даже не смотрел на меня, говоря это, просто пялился в окно.
— Ни к кому я не цеплялась, — огрызнулась я, поправляя платье, собравшееся складками на коленях. Раздражение, скопившееся от непонимания происходящего в последнее время, хлынуло наружу, как океан через дыру в плотине. Я резко повернулась, тыча пальцем в лицо Максима: — И сам ты клоун!
В следующую секунду мой рот оказался зажат ладонью. Но вспышка страха показалась слабенькой петардой на фоне обуявших меня чувств. Как же я устала от этой недосказанности, от непонимания, что вообще происходит, если теперь у меня сорвало все стоп-краны!
— Это опасные люди, вся их долбаная семейка, как ты не понимаешь?! — глухо прорычал Дубовский, усиливая нажим.
Я с трудом отлепила его руку от себя и заговорила, от волнения спотыкаясь на каждом слове:
— Ты сам притащил меня туда. Ты, а не кто-то другой. И всю эту кашу заварил тоже ты, не припоминаешь? Сначала закидываешь меня к этим «опасным людям», а потом недоволен, что я кому-то больше двух слов сказала. Опасные люди! Да какая тебе вообще разница, тебе же плевать на меня!
Голос подломился. Выпалив всё это, я выскочила из машины и зашагала в дом, вбивая каблуки в плитку. На глазах вскипали злые слёзы, внутри что-то тряслось и дрожало, как под электрическим током. Мир сузился до узенького тоннеля, в конце которого белели ступеньки в дом.
Не видя и не слыша ничего вокруг, я стиснула кулаки.
Мне не должно быть больно.
Мне тоже должно быть всё равно.
Так почему я на волоске от того, чтоб позорно разрыдаться?
Дубовский возник передо мной так внезапно, будто телепортировался, я чуть не врезалась в его плечо. Я не могу посмотреть ему в лицо, шея одревенела, каждая мышца в теле забилась. Не смогла бы, даже если бы от этого зависела моя жизнь.