Невеста Христова
Шрифт:
– Торгуешь?
– Какая торговля? Одни мудовые рыданья. – Пожаловалась старушка, внимательно осмотрев двухметровую высоту Глеба с ног до головы.
– Чего так? Покупателей нет?
– Где теперь покупатели? Дачники не едут. Зима. А наши алкаши или украдут яблочко, или так, рукавом бормотуху закусят…
– Просишь дорого?
– Бери пяток на десятку. Яблоки хорошие, крупные, антоновские. Любой первачок под них пойдет…
– Глеб извлек из бумажника десятку, отдал бабке и рассовал покупку по карманам:
– А гостиница у вас тут есть?
– Кажись, есть при заводе. Да, слыхала,
Решая, под каким предлогом явиться в Гжель, на совещании в бюро остановились на легенде появления Глеба под видом мелкого бизнесмена. Приехал купить посуды, но денег мало. Исходя из этой легенды, Михеев ответил:
– Хотелось прикупить для продажи в Москве гжельской продукции. Но я бизнесмен начинающий. Боюсь прогадать.
– И прогадаешь. Нашим черепками зарплату выдают. Они Гжель в Москву сами возят, да стоят в переходах. Иногда весь товар обратно тащат. Это раньше Гжель в дефиците была. А теперь фарфора как грязи…
– Хотелось бы самому посмотреть, прицениться.
– Смотри, ценись. Кто мешает? Да все равно тебя по первому разу облапошат. Тут, знаешь, какие тузы пробавляются… У них свой магазин аж в самой Германии.
– Кто не рискует, тот не имеет… Если нет гостиницы, пусти переночевать?
– Чего к старухе? Вон в третьем дому Валька проститутка живет. Она тебя, такого соколика, за сотку накормит, напоит, да и спать с собой уложит…
– У меня жена красавица. Зачем мне ваша Валька… – Рассмеялся Михеев: – А к тебе бабушка, я бы с удовольствием.
– Дело хозяйское… Живу одна. Изба не велика, да щелей нет. За четвертак и стопочку первачка налью. Ночуй, если не побрезгуешь.
– Не побрезгую. Я сам, бабушка, деревенский. На москвичке женился, а к большому городу до сих пор привыкнуть не могу. На дорогах пробки. В метро толкотня. Ты дай адресок. Кончишь свою торговлю, я к тебе приеду. А пока скажи, где завод-то?
– Какая уж теперь торговля. – Вздохнула бабка: – А на заводе сегодня все равно никого не застанешь. Добрая половина на работу не вышли. Праздник же был. Лечатся мужики… Да и рабочий день кончился. Грузи мой товар, да поехали. Истоплю печь, соберу поужинать, а поутру пойдешь по своим делам…
– Тебе бабушка, виднее…
– Меня, к слову, Марфой зовут. Теперь так девок не называют. А я своим именем довольна.
– Хорошее имя. – Похвалил Михеев, поднял ведро с огурцами, корзину с яблоками и понес к машине.
Ехать к Марфе оказалось недалеко. Ее изба стояла над прудом в самом центре деревни. Они разгрузились. По просьбе хозяйки Глеб занес ее товар в сени, распугав дремавших там кур.
– Я их на ночь пустила. Боюсь, ночью мороз ударит, гребешки поотморозят. – Оправдалась перед постояльцем Марфа. В избе пахло влажной мешковиной и щами. В горнице двухметровому постояльцу пришлось опускать голову. Хозяйка быстро растопила печь. Выставила на стол бутылку самогона. А к ней картошку в мундире, вареные вкрутую яйца и уже знакомые Глебу огурцы и яблоки: – Тебя-то как звать?
– Глебом. – Запоздало представился Михеев. Он за время долгой дороги успел изрядно проголодаться, поэтому, опрокинув с хозяйкой лафитник самогону,
– Жрать-то ты горазд. – Вскользь заметила Марфа: – Пожалуй, мало я с тебя запросила…
– Не волнуйся, заплачу вдвое. – Успокоил Михеев старушку, чем сразу поднял у нее настроение.
– Кушай, милок. Я-то мужика своего десять лет назад схоронила. Мастер он у меня был. В Трошкове на Гончаре работал. По пятьдесят кринок за смену тянул. Ну и пил, конечно. У нас все гончары пьющие. Работа тяжелая. Вот и вымерли почти все. Теперь машины формуют…
Терпеливо выслушав биографию бабки и утолив голод, сыщик решил перейти к делу:
– Я к вам почему приехал? Как-то у знакомых встретил художника из ваших мест. Он мне и насоветовал Гжелью поторговать.
– Что за художник? У нас на заводе они разные бывают. Кто по моделям, кто по росписи.
– Точно не скажу. Кажется, живописец.
– Пишут у нас в основном бабы. Мужиков раз-два и обчелся. Хороших пяток и помню…
– Может, он один из них и был…
– Живописцы в коммерции не смышлены. Они больше по девкам, да по водяре. – И Марфа наполнила лафитник гостю: – Как звали-то художника?
– Сергеем. Красивый парень, только зря волосы, как у девки, в косицу заплетал…
– Сергеем, говоришь? И когда же ты его, милок, встретил?
Михеев почувствовал, что голос у Марфы изменился, и посмотрела она на него как-то искоса.
– Ой, давно было. Уже не упомню. Несколько лет прошло. Тогда я работу хорошую имел. О бизнесе не думал. А вот теперь сократили, я и вспомнил тот разговор с вашим художником. – Импровизировал Глеб по ходу.
– И посля ты его не встречал? – Подозрительно поглядывая на постояльца, продолжала допрос Марфа.
– Не довелось. Люди, у которых мы случайно встретились, давно из России уехали. А координат я у Сергея не брал…
– Вот что, милок, если ты о Сергее Злобине, то его уж, почитай, как три года нет. Сгинул парень.
– Как сгинул? – Разыграл удивление Михеев.
– Так и сгинул. Был человек, и нету. Он мне дальней родней приходился. Да у нас тут все родня… Хороший был парень. Родителей в десять лет потерял. Его Салтычиха вырастила.
– Кто такая Салтычиха?
– Наташка Салтыкова. Жена его дяди. Образованная баба, но ведьма. Но Сережку не обижала. А чего его обижать? Водки не пил, не лаялся матерно. Девушку в городе встретил. К свадьбе все двигалось. Да не судьба. Человек предполагает, а Бог располагает… – Марфа перекрестилась на образа и замолчала.
– Кажется, он с девушкой в гостях и был. Красивая девчонка. Я только не знал, что невеста. Он не говорил, а спрашивать не удобно. – Продолжал импровизацию Глеб. Михеев не ожидал так быстро получить нужную информацию и мучительно думал, как себя вести, чтобы не насторожить Марфу. Брякнешь лишнего, замолчит совсем. Но Марфа заговорила:
– Вот, что, милок. Ты завтра на заводе имени Сергея не упоминай.
– Почему, бабушка? Я ему ничего плохого не сделал.
Смотри, чтоб тебе плохого не сделали. Это черепки не горят в огне. А больше ничего тебе не скажу. Ложись спать. Я тебе на диване постелила. Сама на печку пойду. Жар костей не ломит… – Марфа молча убрала посуду и больше не проронила ни слова.