Невеста с миллионами
Шрифт:
Связав Эдмона и положив на крышу, индейцы, стоявшие здесь, скорее всего, в карауле, опять вернулись к своим основным обязанностям и, спрятавшись за парапетом кровли, продолжали по-прежнему чутко прислушиваться и всматриваться в окружающую тьму.
Эдмон не мог не признаться самому себе, что отступление Альфонсо и его людей, теперь уже не вызывавшее сомнений, обернулось для него большим везением. Ворвись белые в деревню, индейцы безжалостно закололи бы его. Эта ночная схватка тоже, наверное, оказалась кровопролитной. Если Альфонсо ранен или убит, разве могут они оба, Эдмон и Инес, надеяться на быструю помощь?
Тем временем за воротами стало тихо. А в деревне царило большое оживление. До Эдмона доходил свет от факелов, которые, казалось, беспорядочно двигались по площади. Один из его стражей незаметно исчез, спустившись внутрь хижины. Прошло еще полчаса, таких же невыносимых. Вслед за тем на крышу влезли несколько индейцев. Они подняли Эдмона, словно обрубок дерева, снесли вниз по лестнице и по проходу между хижинами доставили на площадь. Там они опустили его на землю, оставив по-прежнему связанным.
За всю ночь никто о нем больше не вспомнил. Он лежал на земле, всеми покинутый, лоб и волосы у него сделались влажными от ночной росы, с небес на него бесстрастно взирали яркие звезды. Деревня погрузилась в сон, факелы потухли. Наконец заснул и Эдмон…
Проснулся он от холода. Его бил озноб. В тех краях спать в ночной росе опасно. Даже уроженцы этих мест, индейцы, когда им приходится ночевать под открытым небом, закутываются в самые теплые одеяла. Эдмон чувствовал себя отвратительно: по всему телу разливалось какое-то неприятное ощущение. Однако думать о здоровье было некогда. Все его мысли сосредоточились теперь на том, что ожидало его и Инес.
Прошло немало времени, прежде чем о нем наконец вспомнили. Для этого ему пришлось окликнуть проходившего мимо индейца и попросить: «Воды или огненной воды, во имя Великого духа!» Явившийся вскоре краснокожий поднес к его губам кружку с водой. Эдмон с удовольствием утолил мучившую его жажду. Много бы он дал, чтобы выпить сейчас стакан хорошего вина или хотя бы немного рома, ибо больше всего опасался, как бы физическая слабость и болезнь не помешали ему принять участие в событиях, которые должны были вскоре последовать.
Когда утреннее солнце согрело его, он испытал настоящее блаженство. Неприятное ощущение исчезло, он успокоился, в нем затеплилась надежда. С того места, где лежал, он не мог видеть хижину, в которой содержалась Инес. Однако среди краснокожих царило необыкновенное оживление. Они тащили куда-то — куда именно, Эдмону не было видно — самые разнообразные предметы: бревна, жерди, пучки перьев. Видимо, шла подготовка к какому-то торжеству. По случаю победы… или в знак траура, кто знает?
Неожиданно перед Эдмоном возник сам Вильгамену, а рядом с ним — старик переводчик. Молодого француза поразило лицо вождя апачей. Он ожидал увидеть на нем печаль или радость. Ничего подобного не было и в помине! На лице Вильгамену застыло обычное, немного надменное, слегка насмешливое и недоверчивое выражение. Похоже, вождь был ранен: на левом бедре у него
— Как тебе удалось выбраться из хижины? — спросил старый индеец по-испански.
— Наверное, вы и сами заметили как, — ответил Эдмон. — Прежде всего, поскольку у меня нет оружия, развяжите мне ноги, чтобы я мог подняться и размять их.
Вильгамену сделал знак, и старый индеец снял путы с ног Эдмона.
Тот медленно стал подниматься: сперва он встал на одно колено — потому что кровь бросилась ему в ноги, а это оказалось довольно болезненно, — потом на второе, пока наконец, твердо стоя на ногах, не выпрямился во весь рост.
— Как ты попал в оружейный склад? — продолжал спрашивать переводчик.
— Как любой другой, — ответил Эдмон, — я заметил, что дверь открыта, и вошел. Вам, конечно, не покажется странным, что человек, которого лишили свободы и его собственности, при первой же возможности попытался вернуть себе и то, и другое.
— Отныне твое оружие принадлежит нам, — заметил старик.
— По какому праву?
— Мы забрали его у тебя!
— Тогда я верну его себе, — ответил Эдмон, прекрасно зная, что твердость и смелость производят на индейцев большее впечатление, нежели слабость и малодушие. — Разве вы сами поступили бы иначе? Ответьте мне!
Эдмон намеренно обращался к обоим краснокожим, вождю и переводчику, хотя Вильгамену предпочитал прямо в разговоре не участвовать.
На сей раз старик уклонился от ответа и вместо этого спросил Эдмона, не собирался ли тот бежать к бледнолицым.
— Я собирался только обрести свободу, — ответил капитан. — Не знаю, о каких бледнолицых вы говорите — не о тех ли, что напали на вас ночью?
Его надежды что-то узнать с помощью такого провокационного вопроса не оправдались: индейцы были слишком умны, чтобы попасться на эту уловку.
— Готовься к смерти! — строго сказал старик переводчик. — Наши жрецы спросили Великого духа, и Великий дух потребовал искупительную жертву за погибших.
— С каких это пор ваша месть обращается против невиновных? — спросил капитан.
— Ты — бледнолицый! — коротко ответил старик.
— Но если нападавшие — мексиканцы, может быть, и ваш враг — там! — махнув рукой, вскричал Эдмон.
Похоже, его довод не остался не замеченным краснокожими — они горячо заспорили друг с другом. Однако, насколько мог судить Эдмон, Вильгамену настоял на своем.
— Души наших погибших братьев требуют принести в жертву бледнолицего, — подытожил старик. — Однако наш вождь позволяет тебе постоять за свою жизнь. Если Великий дух сохранит ее тебе, значит, он желает, чтобы в жертву принесли не тебя, а кого-то другого.
По рассказам Альфонсо Эдмон знал обычаи индейских племен, в том числе и обычай защищать свою жизнь путем поединка. Обычно такое единоборство предлагалось лишь пленным краснокожим, которых в случае удачного для них исхода поединка принимали в племя тех, с кем они сражались. Бывшие враги становились мужьями женщин из победившего племени. За очень редким исключением, этот необычный поединок заканчивался гибелью тех, кто был к нему допущен. Тем не менее такое единоборство оставляло Эдмону некоторую надежду сохранить жизнь. Оно давало последний шанс на спасение и, самое главное, позволяло выиграть время.