Невеста смерти

Вихрева Елена

Ренита хлопотала вокруг Дария, лишь мельком благодарно взглянув на Тараниса. Он помог ей вместе с выскочившими на шум капсариями завести совсем ослабевшего Дария в палатку и уложить на стол, а затем, убедившись, что все идет своим чередом и расставшись даже с призрачной надеждой на то, что проснется утром с Ренитой рядом, отправился восвояси. Он вдруг почувствовал, что ревность к Дарию отступила, хотя и не зажила в его душе совсем, но все же вздохнул с облегчением.

То, что им удалось узнать от поганцев, не было настолько срочным, чтобы посылать за префектом или будить его в случае, если он остался ночевать в лагере. Уходя из штабной палатки,

Таранис уточнил у скрибы, сможет ли он все ночные записи к утру подготовить для доклада Фонтею, и тот заверил стрелка, что дело привычное и он справится.

Едва добравшись до койки, Таранис наконец-то провалился в глубокий сон, и хотя бы там был рядом со своей любимой, в тайне завидуя Рагнару, которому хоть иногда, но удавалось переночевать в настоящем доме, оставаясь с женой совсем наедине.

* * *

— Рагнар, — Юлия тяжело раскинулась в кресле на полукруглых греческих ножках. — Я так рада, что и тетя Гортензия ждет маленького. Она по крайней мере, понимает меня.

— Я тебя тоже понимаю, — заверил ее Рагнар, бережно проводя своей огромной рукой по отяжелевшим, покрытым выступившими синеватыми венами ногам жены, покоящимся у него на коленях.

— Знаю. Иначе бы и не говорила, — спокойно вздохнула Юлия, распуская волосы. — Мне даже диадема мешает, не то что шпильки. Сама не понимаю, почему.

— В моем народе женщины просто плели косы, и выглядели прекрасно. Да и Гайя в основном с косой ходила, а уж она красавицей была бесспорной.

— Да? А она всегда говорила, что самая обыкновенная девчонка, каких на улицах Рима тысячи ходит.

— Вот уж никогда бы не назвал бы Гайю и обычной, к тому же девчонкой. У меня на родине такие девы-воительницы воспеты в песнях скальдов и называются валькириями.

Они оба замолчали, вспомнив каждый свои встречи с Гайей…

Рагнар первым прервал молчание, погладив ее тугой, выступающий из-под всех складок свободной домашней столы живот:

— Так когда же ты меня осчастливишь сразу целой кучей мелюзги?

— В начале осени.

Рагнар обнял нежно, бережно, боясь ненароком придавить хрупкую, несмотря на огромный живот, Юлию, и стал целовать ее, не пропуская ни одного уголочка ее маленьких аккуратных ушек, изящной шеи и даже точеного носика. Он еще раз окинул Юлию любящим взором, осторожно переложил ее ноги на небольшую скамеечку с подложенной подушкой и встал с пола, на котором сидел возле ее кресла:

— Мне пора…

— Так быстро?!

— Что поделать. Пока сенатор дома, его охраняют ребята. А когда ему надо где-то быть, там уж столько постов на улице не поставить на всем его пути. Да и передвигаться он любит разными дорогами, чтобы еще и с людьми пообщаться простыми по дороге.

Юлия обвила его шею руками, целуя в ответ:

— Береги себя, любимый.

— Постараюсь. Мне есть ради кого. Но и не прятаться же мне за все колонны? Зачем нашим детям отец-трус?

Юлия невесело улыбнулась в ответ на его шутку.

* * *

— Гайя, не стой на ветру без плаща, — незаметно подошедший сзади Марс укутал ее плечи плащом, несмотря на то, что стоял июнь и над морем дул по-летнему теплый ветер.

— Марс, ты уже слишком вошел в роль заботливой няньки, — с нежной улыбкой ответила Гайя, не желая обижать друга и возлюбленного, но и тяготясь уже той неусыпной и неустанной заботой, которой окружили ее мужчины на корабле.

Единственным человеком, который, как ни странно, оставался в стороне от ее выздоровления,

был врач-сириец, который так и не смог простить ей того, что опровергла все его прогнозы и диагнозы своей необыкновенной жизненной силой.

— Мы подходим уже к устью Тибра, — предупредил ее Кэм, спустившись откуда-то с мачт и парусов. — Будем бросать якорь в Остии?

— Нет, — твердо возразила Гайя. — Поднимаемся к городу.

Кэмиллус хмыкнул — он знал, что они уже на расстоянии видимости не только случайно встреченных торговых кораблей, но и кораблей императорского римского флота, в том числе тех, которые патрулировали морские просторы на подступах в материку и мелким островам.

— Готова к переговорам с береговой охраной? Сумеешь доказать, что мы не пираты? — на всякий случай поинтересовался Кэм у Гайи, безоговорочно признавая ее полномочия капитана, к исполнению обязанностей которого она полноценно вернулась совсем недавно.

Девушка кивнула, отбросив назад энергичным движением головы отросшие почти до плеч кудри, ставшие завиваться еще интенсивнее от влажного морского воздуха.

Она прикинула, что могло бы защитить трирему от предупреждающего обстрела, и распорядилась поднять в качестве флага самый обычный армейский плащ из двух, сохранившихся у Марса и у нее — тот самый, в который Марс и завернул тогда их доспехи, спрятав среди якобы товаров, когда выдавал себя за торговца с молодой женой. Она вздохнула — казалось, с этого момента прошла масса времени… Гайя задумалась о Дарии — все же отправляла его в тяжелом состоянии, и смог ли он вынести тяжести путешестия по морю, она не знала. А уж и сама столкнувшись с тем, каково лежать с открытой раной, когда корабль болтает и бросает из стороны в сторону разыгравшейся бурей, и вовсе не была уверена, что Дарий это выдержал, хотя и знала, что он очень сильный и готов многое стерпеть.

— Справа по борту две биремы! — крикнул наблюдатель, и Гайя побежала в надстройку срочно переодеться в форму.

На их счастье, моряки, заметившие полощущийся на ветру офицерский плащ, не стали стрелять по неопознанной триреме, очевидно, не выполнившей какие-то формальности — Гайя и даже Кэм не знали всех тонкостей взаимоотношений между военными кораблями. Они лишь взяли их на прицел, ощетинившись лучниками по ближайшим к ним бортам обоих небольших, маневренных кораблей, и велели замедлить ход, красноречиво продемонстрировав «воронов», которые намертво могли соединить два корабля носами. Чаще «воронами» пользовались пираты, но не брезговали и моряки — когда охотились за пиратами.

Загорелый и обветренный морской трибун лет тридцати пяти легко перескочил на палубу триремы по сброшенной его воинами доске и остолбенел, разглядев, что командир непонятного корабля к тому же еще и женщина. Он не сразу это понял, разглядев сначала блестевшие в ярких лучах полуденного солнца начищенные доспехи на двух спокойно и уверенно приветствующих его с борта офицерах. Даже то, что один из них был худощавым и невысоким, его не особенно смутило — особые требования к росту и стати предъявлялись толко при наборе в преторианскую гвардию. Но вот когда трибун разглядел таки фалеры на груди хрупкого офицера, оказавшегося старшим центурионом как ни странно, преторианской гвардии, то его обуяли сомнения. А когда офицер, поприветствовав его, отточенным движением снял шлем и мелодичным негромким голосом назвался Гайей Флавией, морской трибун решил, что впервые за годы службы его одолела морская качка, хоть море и было на удивление спокойно в этот день.