Невеста смерти

Вихрева Елена

Она кивнула, и Друз покинул ее.

А через несколько дней поздним вечером ее подняли по тревоге и велели быстро собраться, чтобы отправиться с отрядом Квинта на загородную виллу. Ренита с содроганием представила, что опять придется бежать в боевом снаряжении через какие-то кусты и колдобины, с бьющимися о бока мечом и медицинской сумкой, и снова едва не расплакалась. Но, когда она выбежала на плац, оказалось, что Квинт позаботился о лошади, и ее мелкую, смирную кобылку уже даже взнуздали и вывели к ней. Вариний передал ей поводья и подсадил:

— Осторожней там. А то Гайя нам всем за тебя головы открутит.

— Постараюсь, — ответила она, стараясь

хотя бы внешне вид спокойный и уверенный иметь, хотя внутри ее трясло от страха.

Страх развеялся только тогда, когда полилась первая кровь, и к ней, ожидающей в отдалении от ограды виллы вместе с еще несколькими спекулаториями, в обязанности которых входило не штурмовать задние, а разбираться с задержанными, подбежал связной:

— Ренита, Квинт приказал срочно туда.

Она побежала, едва поспевая за молодым крепким воином, придерживая сквозь доспехи на ходу живот, который скоро уже перестанет помещаться под панцырь, хотя она и распустила все боковые ремешки. Парень заметил ее неловкость:

— Давай сумку. Слушай, ты что, беременная?!

Она кивнула, не желая тратить силы на слова. Парень присвистнул, сбавляя шаг:

— А что сразу не сказала?! Я бы не бежал так.

— Но там же раненые, — выдохнула она.

— Во всяком случае, никто не лежит. Я их видел, когда за тобой побежал. Не зря нас все же гоняют на тренировках. И новый трибун, Лонгин, тоже много интересного показал. Да и Гайя вернулась, а с ней заниматься вообще одно удовольствие.

Они наконец взбежали по крыльцу виллы, миновав длинную подъездную дорогу от ворот, и Ренита занялась пациентами. Шестеро ребят держались спокойно, подтрунивая над собой и друг другом — кого-то слегка задела стрела, остальные не смогли увернуться от касательных ударов. И пусть это были все же не совсем царапины, и Ренита нескольким уже пообещала наложить швы, когда вернуться в лагерь, но назвать их тяжелораненными язык бы у нее не повернулся.

И ужас начался только после возвращения в лагерь, уже совсем поздней предрассветной ночью, когда одного за другим ее пациентов, намытых, зашитых и перевязанных, до глаз напоенных всеми необходимыми лекарствами, стали притаскивать их товарищи в одном и том же состоянии — бредящих, выгибающихся в судорогах.

Такого у нее еще не было за всю ее карьеру врача, и Ренита сначала перепугалась, что ее обвинят в плохом, но тут же взяла себя в руки — сначала надо было помочь ребятам, которые стонали и пытались сорвать повязки. Ей пришлось призвать на помощь не только своих капсариев, но и всех, кто был свободен. Не успела она проверить раны — не вызвана ли горячка быстро развившимся воспалением и жаром, как прибежал Друз:

— Яд! Ренита, в ранах может быть яд. Нам сейчас признался один гад на допросе. Там все оружие отравлено. Не смешно, но я сейчас пришлю к тебе скрибу, который перекладывал привезенный с виллы нож и порезал палец. Яду меньше, конечно, получил, но трясется и выгибается тоже. Да я и сам не понял вначале, что произошло. Вроде серьезный парень, а как понес полную чушь, я ему чуть тубусом по бритой башке не вломил.

Ренита бросилась пересматривать папирусы — она смутно уже догадалась, что это могло быть, но противоядия у нее не было. Орешки, из которых надо было выдавить масло и сделать настой в вине, хранились плохо, прогоркали, а стоили безумных денег. И надежно сберечь их умели только в хранилищах храма Флоры тамошние жрицы, которые и проводили все время в основном в заготовке лекарственных растений, путешествовали в их поисках не только в окрестностях Рима, но и в дальние провинции и были готовы ради этого на любые подвиги.

Ходили слухи, что жрицы помоложе и покрепче не уступают в выучке воинам преторианской гвардии,

и что их и тренирует отставной трибун. Во всяком случае, Ренита доподлинно знала, что девчонки из храма Флоры не побоялись впятером подняться в Альпы в поисках какой-то редкостной луковицы, но, добыв луковицы, потеряли в снежной лавине двоих подруг, а сами вернулись еле живыми, с изуродованными холодом лицами и руками — их долго выхаживали на острове Эскулапа и даже вернули отчасти былую красоту. Но это не укротило пыл отважных жриц, и спустя полгода Ренита случайно узнала на симпозиуме врачей, что девушки уже отплыли от Брундизия, направляясь к берегам Альбиона на военной биреме, и даже нашли себе еще таких же безрассудных подруг, согласившихся таким маленьким девичьим кружком путешествовать долгие месяцы среди грубых моряков императорского флота.

Ренита знала, что ей не откажут в храме Флоры, и быстро нацарапала записку на вощеной табличке, чтобы отправить вестового. Но нравы жриц Флоры она тоже знала, и отправлять того же Вариния было бессмысленно — могли и не доверить ему драгоценное снадобье. Тут в ее поле зрения и попал Дарий, едва не засыпающий на коне — он вернулся из Палатинского дворца, куда вывез Октавиана, как только началась заварушка на вечеринке. Дарий выглядел не самым лучшим образом — от тоги пришлось избавиться сразу, и теперь на нем была только тонкая нижняя туника, прикрытая сверху тоже очень тонкой, незаметной под тогой, кольчугой. Меча у него не было — только нож, закрепленный на бедре, что в целом тоже не было обычным видом не только для обычного римлянина, но и для военного. Он мечтал только об одном — ополоснуться и упасть на койку. Но отказать Рените не смог — тем более, что увидел, в каком состоянии его же товарищи.

Дарий развернул коня, и вот он уже взбегает по ступеням храма Флоры. Дежурная жрица, вышедшая на его отчаянный стук в дверь, с подернутыми дремой глазами, но в полагающемся венке из полевых цветов, украшенном на спине несколькими яркими узкими лентами, спускающимися до талии, босая, в легком, ниспадающем до пят хитоне, окинула его взглядом:

— Чем могу? Сила растений никогда не спит, но каждый цветок распускается в положенный ему час. Что же разбудило тебя так рано?

— Старший центурион когорты спекулаторум. Вот записка от нашего врача, — отрапортовал он и прибавил совсем простым голосом. — Помоги, а?

Девушка, высокая, почти такого же роста, как Гайя, но намного тоньше, почти ломкая на первый взгляд, и напомнившая Дарию морскую рыбку, такую же тонкую и востроносенькую, с изворотливым гибким телом, пробежала глазами табличку:

— Понятно. Конечно, дам сейчас. Поставлю в известность старшую жрицу на всякий случай.

— Это долго? И она может не позволить?

— Не долго, мы все живем в храме. А насчет не позволить? Я Рениту знаю, но подпись поставить на воске кто угодно может. Да и ты не слишком похож на преторианца. Форма твоя где? С алым плащом? То то и оно.

— Девушка, — начал терять терпение Дарий, и без того вымотанный за сутки. — Давай позовем первый попавшийся патруль урбанариев. Они подтвердят мою личность. Посылать сейчас кого-то в лагерь за моими фалерами и за письмом от Рениты на пергаменте и с печатью префекта некогда. Там умирают люди.

Она прикусила губку в раздумье — и Дарий совсем не к месту подумал, что и губы у этой Рыбки похожи на гайины, тоже розовые и пухленькие, даже на взгляд нежные и гладкие.

На их пререкания сама явилась старшая жрица, женщина лет тридцати пяти, крупная, красивая остатками красоты, но довольно крепкая и далеко не миниатюрная. Она выслушала Дария, кивая своей красивой лепки головой, украшенной толстой, уложенной короной косой: