Невеста смерти
Шрифт:
— Да, — кивнула Ренита.
— Он тоже наш, так что можешь не волноваться, если он придет ко мне еще раз. Кстати, это пока что избавит тебя от риска ходить в город связной.
Ренита кивнула и хотела сказать еще что-то, но тут вернулся Марс с мисками:
— Я там поел, а тебе надсмотрщик разрешил принести сюда. Поешь? Каша, правда, очень горячая.
— Я еще не закончила массаж, — остановила его Ренита.
В коридоре возникла какая-то шумиха, простучали деревянные подошвы сандалий надсмотрщика:
— Ренита! Ренита!!!
Врач вскочила на ноги:
— Я здесь! — и она вылетела в коридор, сунув Марсу в руки широкогорлый сосуд с мазью. — Разотри ее дальше, только не рьяно, а осторожно, чтобы именно растереть, впитать снадобье в тело, а не растормошить.
— Хорошо, — не скрывая радости, схватил посудину Марс и принялся обеими руками беспрепятственно ласкать все ее сильное и ладно скроенное тело, не пропуская ни единого уголка. И ему очень нравилось, что Гайя нисколько не возражает и лежит в его руках такая маленькая, нежная и расслабленная.
Гайя чувствовала, что руки Марса становятся все более настойчивыми и властными, а его дыхание сбивается, но под его руками было так расслабляющее-приятно, да и запах мази дурманил, унося боль окончательно, и она задремала.
Марс, приняв это за согласие, начал покрывать поцелуями ее спину, медленно опускаясь вниз, лаская руками и губами, опаляя дыханием от затылка до талии и ниже.
Она встрепенулась, судоржно глотая воздух, когда его руки скользнули на ее бедра и прошлись по их внутренней стороне легкими движениями.
— Остановись, Марс…, - она едва сумела удержать голос ровным.
— Тебе не нравится? — прошептал он, тоже едва дыша.
— Нравится… — ответила она, как будто удивившись сама своим словам.
— Тогда что же? Сейчас никого тут нет. Любимая…
— Нет, Марс, — она поняла, на что он уже готов, и решила остановить друга, пока они вместе, повинуясь внезапному порыву, не соврешили то, о чем бкдет неловко вспоминать. — Я не готова идти до конца.
— Мне достаточно и права целовать тебя, — накрыл он рот девушки своими горячими и жадными губами, лишая ее сопротивления. И она расслабилась, позволяя ему себя целовать и доверяя ему бесконечно.
Глава 4
— Это тебе, — протянул Рените Таранис душистый цветок, похожий на тот, что дарил в прошлый раз, но другого цвета, более яркий.
— И что мне с ним делать? Он не того сорта.
Кельт озадаченно взглянул на нее:
— Тебе не нравится? Но у нее такой нежный цвет! Совсем, как у тебя…
Она посмотрела на него из-под свисающего на лоб покрывала:
— При чем тут я? Просто отвар лепестков белой троянды считается неплохим слабительным, а красной закрепляет желудок. А масличные сорта бывают только светло-розовыми, но не все розовые цветки годятся на то, чтобы из них отжать масло, да и много их надо, несколько корзин.
— Тебе принести три корзины этих цветков? Пять? — он совершенно не шутил.
— Не надо. Это
— А просто так тебе цветы не нравятся? — Таранис осторожно приблизился к ней, поднеся душистую и прохладную шапочку цветка к ее груди. — Она правда на тебя похож. Сверху прикрывается шипами и зубчатыми листьями, а на самом деле нежная и красивая.
— Она и правда красивая. И пахнет хорошо, — она послушно вдохнула аромат цветка, ткнувшись кончиком носа во влажные и густо переплетенные лепестки.
— Как и ты, — он обнял ее и, не почувствовав сопротивления и осмелев, провел лепестками по ее груди, шее, пощекотал ухо.
Она засмеялась очень тихо, но искренне и доверчиво прижалась к его обнаженной груди.
— Знаешь, меня так еще никогда не благодарили за лечение.
— Ты неподражаема, — рассмеялся он, продолжая целовать женщину и как бы невзначай распутывая ее покрывало. — Что же ты снова так укуталась?
— Прохладно…
— Да? Тогда я согрею тебя. Своей любовью.
— Не надо, — вдруг, как вспомнив что-то, вздрогнула она крупной дрожью.
Он остановился:
— Хорошо. Если тебе все это неприятно, я не буду тебе мешать. И на боях буду еще осторожнее, чтобы не досаждать своим присутсвием.
— Мне кажется, что беречь себя тебе надо в любом случае. Неужели ты не понимаешь, как это тяжело, видеть ваши страдания, боль, кровь? Я же не мраморная! Я же всю эту боль чувствую как свою, — она в сердцах бросила на стол пестик, он покатился к краю, но Таранис успел подхватить медную вещицу и не дал ей загреметь на весь валентрудий.
— Знаю, любимая. Не думай, что если я по римскому мнению, дикарь, то я дикарь на самом деле. У себя на родине я был командиром отряда, защищавшего нашу священную дубовую рощу.
— И как роща? — вздохнула она, не подумав, и тут же осеклась. — Прости. Прости, пожалуйста.
Она спрятала лицо на его груди, прижимаясь к его прохладной после умывания ледяной водопроводной водой коже, неровной от старых и новых шрамов, пересекающих друг друга.
— Прости. Раз ты здесь, то… — и она неожиданно для себя стала целовать эту грудь, такую широкую и такую надежную, чувствуется, как он тоже согревается под ее губами и как его руки снова смыкаются на ее спине.
— Нет. Это не одно и тоже…
Таранис обнимал любимую, но в его памяти одна за другой всплывали картины, которые он старался забыть эти годы.
Безумная, продымленная, в сполохах пламени душная летняя ночь. Подступающий к священной роще огонь, летящий по сухой траве выжженного солнем луга. Хлопанье крыльев и испуганное ухание обитающих в дуплах сов, не желающих покинуть своих совят, еще не вставших на крыло. Суровая решимость старцев-жрецов, намеренных сгреть вместе со своим святилищем, но не оставить свои знания чужеземцам в блестящих шлемах и кроваво-красных плащах.