Невеста тирана

Семенова Лика

— А вы задумали отравить будущего мужа? Или измышляете иные способы?

Джулия отстранилась, полыхая от негодования, сотворила знак, отгоняющий беду:

— Господь с вами! Разве можно о таком даже помыслить? Простите, что оскорбила вас неуместной заботой! Прощайте!

Она резко развернулась и побежала к лестнице, давясь подступившими слезами. Стыд! Какой стыд! Как такое могло прийти ему в голову?!

Фацио нагнал ее в считанные мгновения, ухватил за руку повыше локтя:

— Разве я разрешал вам уйти?

Джулия дернулась:

— Пустите!

Она слепла от слез. Сердце болезненно

колотилось.

— Не пущу.

Она обреченно обмякла и почти повисла на его руке:

— Я прошу вас…

Фацио неожиданно нежно тронул ее мокрую щеку, провел пальцами:

— Я обидел тебя.

Джулия молчала. Застыла, потерялась в пространстве. Это было странно — стоять так близко. Странно, что он так касался ее щеки. Странно, что это говорил. Она покачала головой и услышала, как он хмыкнул:

— Снова врешь…

Она стояла, опустив голову, и лишь тихонько хлюпала носом. Фацио отстранился, убрал руку:

— Тогда ты хотела о чем-то просить. О чем?

Джулия едва ли слышала, глохла от биения собственного сердца. Фацио вновь тронул ее подбородок, поднимая голову:

— О чем ты хотела просить?

Она медлила. Едва ли сейчас был подходящий момент. Впрочем, другого момента может и вовсе не быть. Она сглотнула, утерла пальцами щеки:

— Я хотела просить о возможности писать сестре. У меня сердце разрывается от неизвестности. Я должна знать, что происходит дома.

Соврано какое-то время молчал, поджав губы. Наконец, покачал головой:

— Недопустимо. Открытая переписка может скомпрометировать.

Джулия поникла. Если здраво рассудить — Фацио прав. Она и не ждала другого ответа. Лишь стало так беспросветно-горько, что вновь покатились слезы.

Соврано убрал руки за спину, смотрел на нее:

— В Лимозе есть надежный человек, которому ты можешь доверять?

Джулия какое-то время лихорадочно раздумывала, наконец, кивнула:

— Нянька Теофила.

Фацио покачал головой:

— Нет, кто-то за стенами дома.

Она вновь раздумывала, но вся жизнь проходила в доме. Откуда могли взяться подобные знакомства? Разве что…

Джулия вскинула голову:

— Лючея, мать моей служанки. Она живет в деревне неподалеку. Она вхожа в дом. Она честная и надежная.

Соврано какое-то время молчал. Наконец, кивнул:

— Хорошо, можешь писать. Но имей в виду, что я намерен знать, что будет в этих письмах. И в отправленных, и в полученных. Дженарро заберет и займется остальным.

Джулия не сдержала улыбки:

— Благодарю, сеньор.

Соврано поджал дрогнувшие губы:

— Вам нужен провожатый, чтобы вернуться в свои покои?

Она покачала головой:

— Нет, я найду дорогу.

— Тогда я больше не держу вас.

Джулия поклонилась своему жениху и, окрыленная, побежала к лестнице.

Глава 23

Сердце пело, будто приплясывало в такт неслышной веселой гальярде. Да и ноги просились в пляс. Джулия даже придержала юбку, сделала четыре положенных шага и подпрыгнула, напевая себе под нос. Воровато огляделась, убеждаясь, что ее никто не видит, и повторила с другой

ноги. Получалось легко и вольно, она чувствовала себя невесомым перышком. Они с сестрой никогда не пропускали уроки танцев. Порой до слез смеялись над учителем, маэстро Гарди, который, несмотря на внушительное брюшко, виртуозно демонстрировал козлиные прыжки, но ученицами были прилежными. Еще бы! Не доставало только сестрам Ромазо опозориться неловкостью перед прочими! И все выходило будто само собой. Будто не было заученных движений, отмеренных четким ритмом.

А вот с инструментами у обеих не задалось. Лютня будто выскальзывала из рук. У Джулии были длинные спорые пальцы, но в этом деле не хватало усердия. На левой руке, на самых кончиках подушечек, образовывались сначала болезненные красные пятнышки, которые горели, словно пальцы прижгли раскаленной сковородой, или они нарывали. Потом кожа на этих местах грубела и становилась нечувствительной. Но стоило какое-то время пропустить занятия — мозоли слезали, и пытка начиналась заново. Музыканта из Джулии не вышло, но она неизменно любила смотреть за игрой лютнистов, за их необыкновенными руками. Особенными, нервными, грациозными. Такими же, как руки Фацио Соврано. Но едва ли руки тирана Альфи когда-нибудь сжимали лютню…

Джулия пожала плечами собственным глупым мыслям. Все вздор! Все это так не важно! Она сейчас же потребует перьев и бумаги, не откладывая! Сама разыщет Дженарро, чтобы отдать письмо. Лишь бы ответ пришел скорее. И лишь бы не слишком огорчил… Она, вдруг, остановилась, поджала губы в какой-то упрямой уверенности. Не огорчит! Безликий бог не допустит беды. Все сладится. Не может не сладиться.

Джулия покружилась на месте и снова сделала четыре шага с прыжком. Занесла, было, другую ногу, но остановилась, как вкопанная. Аж пробрало морозцем по спине. На перекрестье галерей чернело огромное пятно. Господь всемогущий, тираниха…

Сеньора Соврано стояла прямая, как палка, с плотно поджатыми маленькими губами. Ее лицо выражало крайнюю степень укора. Будто Джулия только что сделала что-то невообразимое, непотребное или греховное. И стало неловко настолько, что захотелось провалиться. Но за что?

Джулия, наконец, опустила голову, поклонилась:

— Сеньора…

Тираниха едва не фыркнула от этого приветствия. Джулия, конечно же, уже не ждала от этой женщины доброго отношения или ласкового слова. Нянька была права: первое впечатление невозможно произвести дважды — уже ничего не попишешь. Но, казалось, теперь было важно даже не это — поступок ее сына. Конечно, было совершенно очевидно, что за отношение Фацио тираниха отыграется на Джулии. Но, как бы она не пыхтела — последнее слово все равно за ним. Это было уже очевидно. И придавало смелости.

Сеньора Соврано посмотрела куда-то в сторону, и Джулия заметила Доротею и Розабеллу — извечных свитных. Розабелла привычно давилась смешками, а Доротея с ощутимым усилием держала на руках жирного кота. Золотко свесил мясистую лапу и настороженно поглядывал. Интересно, помнил ли, как бросался? Какой же он все-таки огромный и толстый… И какой противный… Джулия поражалась сама себе — ни малейшего желания приласкать, хотя с самого детства она проникалась нежностью к любому зверю. И большому, и малому.