Невидимка с Фэрриерс-лейн
Шрифт:
– А почему вы решили, что это Годмен, а не О’Нил или Филдинг?
– О, мы рассматривали разные варианты, и долго. – Теперь Патерсон был раздражен, его лицо стало сердитым. – И я признаю, что мне казалось иногда, будто мистер Филдинг знает больше, чем говорит. Но было честно и благородно доказано, что убил Годмен.
– А разве не было ссоры между Блейном и О’Нилом?
– Да, и, по словам джентльменов, которые слышали, что они поссорились, разговор у них был очень серьезный – ну, как бывает, когда молодые джентльмены выпьют немного больше шампанского, чем надо, и очень громко разговаривают,
Он раздраженно посмотрел на Питта, будто тот не понимает очень простых вещей.
– Спорили они насчет какого-то пари всего в несколько фунтов. Для нас с вами это, может, и немало, но для таких людей – мелочь. Никто, кроме сумасшедшего, не пойдет на убийство из-за такой суммы. – Рот у него искривился, и опять ярость и ужас, которые он когда-то испытал, возобладали над всеми его чувствами, в том числе и над минутным раздражением. – Прошу прощения, сэр, но вы не видели тела. Человек должен быть не в своем уме, чтобы сделать такое другому человеку. И нельзя сделать такое только потому, что ты проиграл пари. Этакое можно учинить, если убийца долго кого ненавидел, долго и очень сильно, прежде чем убить.
Питт не стал с ним спорить. Да и не мог, видя, в какой ярости пребывает Патерсон и какую боль ему до сих пор причиняют эти воспоминания.
– Вы, наверное, знаете, что О’Нил женился на вдове Блейна? – спросил он вместо этого.
– Знаю, – процедил Патерсон, – и не удивлюсь, если он не подумывал о ней еще до смерти Блейна. Ну и что тут такого? Это не значит, что он убил… Нет, сэр, это Годмен. – Лицо у него стало жестким, в глазах промелькнуло отвращение. – Блейн вел нехорошую игру с его сестрой. Наградил ее ребенком и обещал на ней жениться, чего, конечно, и в мыслях не держал. Но сами знаете, евреи не очень-то любят, когда мы водим компанию с их женщинами – так же, как нам не нравится, когда они вьются возле наших. Они считают, что они избранный народ, а мы – нет. Они считают Христа лжепророком, за что его и распяли. И Годмен – один из таких ненавистников. А когда он узнал, что сделали с его сестрой, то прямо с ума сошел. – Патерсон содрогнулся и прерывисто вздохнул, уставясь на Питта.
Питт чувствовал, насколько наэлектризована атмосфера в комнате, и вдруг понял так ясно, как никогда ранее, что за обстановка была тогда в суде: всепроникающий ужас, страх перед насилием и безумием и последующий яростный гнев. Смертельный холод повеял на Питта через пропасть пяти лет и охватил его целиком. До этого он пытался понять умом все случившееся, но вместо этого должен был использовать воображение и интуицию.
– Но почему вы так уверены, что это именно Годмен? – спросил Томас как можно спокойнее, хотя голос у него дрожал. – Если отвлечься от того, что у него был повод?
– Да потому, что его сразу же увидели, – ответил Патерсон, расправив плечи и вздернув подбородок. – Это определенно. Никаких недоразумений и сомнений быть не может. Он, этот наглый подонок, подошел к цветочнице, чтобы купить цветы. Хотел, наверное, отпраздновать, что учинил. – В голосе Патерсона опять послышалась глухая ярость. – Он стоял прямо под фонарем. Как бы там ни было, эта женщина потом его узнала. Она видела его лицо на афише и сразу же признала. И было это на Сохо-сквер, полмили не будет
– Понимаю. Значит, это вы нашли продавщицу цветов? Хорошая работа.
– Спасибо, сэр.
– А что делал во время убийства О’Нил?
– Был в игорном доме в полутора милях оттуда.
– Есть ли свидетели?
Патерсон вздернул плечи.
– Можно сказать и так. Он мог выйти оттуда незаметно, но его видели, когда он туда возвращался. Крови на нем не было, а ведь там, на месте преступления, ее было полно, – на лице Патерсона снова отразились ужас и отвращение, испытанные тогда, пять лет назад.
– А Филдинг?
– Пошел домой. Конечно, тоже никаких доказательств, – Патерсон пожал плечами, – но у нас не было оснований его подозревать, потому что Годмен определенно действовал в одиночку. Люди, что тогда были поблизости от переулка, твердо на этом стояли. Может, Филдинг уже знал об убийстве или после догадался, но его точно не было поблизости.
– Спасибо. Все предельно ясно.
– Это все, сэр?
– Думаю, что да.
Патерсон встал.
– Ах, вот еще одно, – быстро прибавил Питт.
– Да, сэр?
– Когда Годмена привели в зал суда, он был весь в синяках, словно кто-то его избил. Кто бы это?
Патерсон густо и жарко покраснел.
– Я. Он был не из сговорчивых заключенных.
Питт удивленно поднял брови.
– Он что, сопротивлялся?
– Нет, но если бы вы видели, что он сделал с Блейном, сэр, вы бы не стали спрашивать, потому что сами чувствовали бы то же самое.
– Понимаю. Спасибо, Патерсон. Теперь все.
– Да, сэр. – Сержант рывком выпрямился, отдал честь, круто повернулся и вышел.
В следующие два дня Питт терпеливо шел по следам Патерсона. Он очень легко отыскал Примроз Уокер, костюмершу Тамар Маколи, которая все еще работала в театре, занимаясь тем же делом. Она повторила Питту то, что говорила пять лет назад: Кингсли Блейн часто посещал мисс Маколи, а в тот вечер он подарил ей дорогое ожерелье. И очень подробно описала его: бриллианты, расположенные в виде ветви на черепаховом основании. Примроуз сказала, что мисс Маколи приняла подарок неохотно и только чтобы надеть на один вечер, а затем вернула. А мисс Уокер видела, как она его вернула? Конечно, нет, ее не приглашают на вечера с шампанским. И больше она ничего сказать не может.
Питт опросил ее из чистой формальности. В уме он уже давно решил, что она повторит давно сказанное и тем самым поддержит Тамар Маколи, а значит, и Аарона Годмена. Только одно слегка удивило Томаса: когда она говорила о Кингсли Блейне, ее лицо смягчилось; было очевидно, что она вспоминает о нем с хорошим чувством, и даже сейчас в ней не было никакого недоброжелательства по отношению к нему, хотя он предал женщину, которую она обслуживала.
И Уимбуш, швейцар в театре, повторил то же, что говорил с самого начала. Это был низенький, мрачный, длинноносый человек. Питт расспросил его о человеке, пославшем мальчишку с сообщением. Хотя этот человек стоял в тени, он все же показался Уимбушу довольно высоким и плотным.